Багдад до востребования

Шестое чувство Семену Петровичу сейчас подсказывало, что, удовлетворившись формальной состыковкой, полковник, надо полагать, свернет дознание. Врала интуиция или нет, в момент перевода из допросной в «отстойник» провис интереса к подследственному чувствовался. Но не это главное. Постепенно вызрело понимание, что забота забот особиста – спецназовцы, а в связку «пьяненький инженер-электрик – спецгруппа» он изначально не верил. Хотел лишь, как дотошный службист, в своей предварительной оценке убедиться.

Между тем интуицией штамп «въезд» в паспорт не шмякнешь, и Талызин понимал, что сейчас, не исключено, заколку прокатывают на всех доступных анализаторах. На то он и есть сыск – бинокль неизбывной вины человечества. А на Востоке, где ложь – неотъемлемый элемент культуры – и вовсе обсерватория. Смурные мысли однако он гнал, все больше в душе распаляясь.

В истоке же волнения Семен Петровича, как ни диво, азарт, малоизведанное для него, крупного хозяйственника, вершителя точных решений, чувство. Вогнало в него осознане близкого, невзирая на все привходящие, триумфа. Восторг от того, что в неравной схватке себя превозмог, ухватившись в нужном месте за колесо фортуны. Но стержень всего: сумел довести до конца дело, не ударив в грязь лицом. Мужик, словом. И неважно, коим макаром вляпался в историю – злой рок, шантаж, слабина духа, таинство пристрастий или просто так вышло? Согласился ведь, осознанно и почти добровольно…

Дверь распахнулась. На пороге полковник с серпастым в руке, за ним, в коридоре, – охранник Абдалла с чемоданом.

– Вы свободны, Талызин, в зале прибытия – сопровождающий. – Полковник протянул Семену Петровичу паспорт. Но, увидев, что тот даже не шелохнулся, выложил документ на стол. Хотел было уходить, но вдруг спохватился: – Еще раз напьетесь, получите наказание. Объяснять вам, что пьянство – оскорбление ислама, думаю, не нужно. И неважно, насколько вы сегодня полезны… – Ретируясь, особист кивком скомандовал Абдалле войти.

Спустя минуту Талызин обнаружил себя прислонившимся к стене в неких бесцельно циркулирующих раздумьях. Вокруг чего болталась мысль уловить не удавалось. Но, поскольку его взгляд тупо буравил брошенный у входа чемодан, он в конце концов решил со своей поклажей разобраться. Семен Петрович уже пришел в движение, когда настигло: «Переодень майку и рубашку». Те, что на теле, наполовину мокрые, доставляли дискомфорт.

Между тем, сблизившись с чемоданом, восстановленный в правах горемыка какое-то время рассеяно переводил взор с поклажи на стол, где лежал пропуск, твердили прогнозы, в неминуемую преисподнюю. Наконец, определившись, Семен Петрович шагнул к столу, подобрал паспорт и, даже не приоткрыв, сунул в боковой карман пиджака. После чего лихо закинул кладь на столешницу. Открыв замок, закопошился в содержимом.

Вскоре он удовлетворенно разминал плечи, смакуя чистые белье и рубашку. Вновь облачился в пальто, стал застегиваться, но тут вспомнил, что сегодня не брился, чего в самых страшных запоях себе не позволял. Поискал глазами розетку и, будто натолкнувшись на преграду, встревожился.

Вспомнил, что, перелопачивая поклажу, электробритву и станка с лезвием в чемодане он не встречал. Если бы чего-то одного, то мог просмотреть, а вот двух сразу…

Семен Петрович отбросил крышку и внимательно верхний слой своих пожиток осмотрел, после чего с миной недоумения принялся выкладывать на стол принадлежность за принадлежностью. Подвернувшиеся через секунду-другую футляр от заколки и «Экспансия» методичную основательность процедуры не нарушили, на один из участков стола перекочевав.

Не обнаружив искомого, Семен Петрович столь же основательно уложил весь скарб обратно. Подтянув стул, уселся и задумался.

Ничего путного тем не менее на ум не приходило. Какие-то случайные, разобщенные фрагменты взгромождались друг на друга, вытесняя рацио: найденная в коридоре общежития трешка, которую на его окрик «Чья?!» выхватил сосед, позже выяснится, ничего не терявший, осознанное под пятьдесят одиночество – ни друга, ни приятеля, а интересантов – пруд пруди, смутный облик отца, бесследно, без одного письма, сгинувшего в зеве Большой войны, но, показалось, стоном позвавшего, коллекционное кольцо жены, божилась, купленное на тринадцатую зарплату, главбух Самуил Моисеевич, спасенный им от зоны за хищения, которых не совершал…

Инженер резко вскочил на ноги. За считанные секунды, покинув «карантинную», он преодолел коридор и оказался у «допросной», излучая намерение, будто поквитаться. Постучал между тем сдержанно. «Кто это? Ты, Абдалла?» – донесся голос полковника.

Талызин столь же решительно, как и двигался по коридору, распахнул дверь и без всякого «можно?» вторгся в «допросную», едва не зацепившись полой за дверную ручку.

– Понимаете… – сквозь учащенное дыхание проговорил Семен Петрович и запнулся.

– Что?! – рявкнул по-арабски полковник, но, опомнившись, продолжил на русском: – Что здесь делаете? Вас ждут!