Багряная песнь (СИ)

Орки примерились друг к другу, кружа под немигающими красными точками чужих глаз. Двигались мелкими шагами хищников, взрыкивая и скалясь, как звери, а затем схлестнулись в быстром броске. И полилась кровь.

Более крупный орк с большим насыщенно-багровым шрамом на руке схватил хрипло рычащее от ярости тело соперника поперек груди, припечатал тяжелым броском к земле, наступил на горло, и принялся выкручивать руку. Дернул плечо в суставе с такой легкостью, словно ломал сухую ветку.

Он чуть не поморщился от этого влажного хруста хрящей и связок, но сохранил лицо.

Кожа рвалась как тягучий пергамент, а кровь была так красна, что скорее выглядела человеческой, нежели орочьей. Ее теплый медный запах поднимался в воздух, а тягучая влага смешивалась с пылью каменных плит и отливала опаловым блеском, как ядовитые иголки аурипигмента.

Мелькор не удивился бы, начни поверженный орать, будто свинья на скотобойне. Но нет: второй, уже необратимо искалеченный, издал бычий рев, невзирая на боль. Ревел недолго – ровно до тех пор, пока ему не сломали шею.

– Твою мать, – чуть слышно пробормотал за плечом Майрон.

Фелуруш ахнул. Мелькор слышал это – вздох, прокатившийся по толпе, причитания и обсуждения – тот шелест голосов, что не перепутаешь ни с чем.

Драка оказалась недолгой, кровавой и мерзкой, призванной продемонстрировать силу, больше подходящую троллям и ограм, чтобы таскать каменные блоки и качать меха.

«Откуда ты достал этих зверей, Энгвар? Что ты сделал с ними, с их глазами и кровью?»

Мелькор задумчиво смотрел на победителя, который рухнул перед ним на колени, забрызганный неестественно-алой кровью. И смотрел точно так же, как остальные – не мигая, уставился пристально и преданно. Красные огоньки по-собачьи выжидающе пялились из темноты зрачков.

– Встань, – орк последовал за легким движением его кисти, завороженно пялясь на камни в венце. – Ты не знаешь, как стоит обращаться ко мне?

Еще одна странность. Уж чего, но творения рук Фэанаро они боялись так, что обыкновенно не смели и глаз поднять. Этот же смотрел на них, словно не мог отвести взгляда. Да и за сотни лет еще не нашлось ни одного орка, что не начал бы мямлить в его присутствии хоть что-нибудь, боясь продемонстрировать неучтивость.

– Язык проглотил?

Вместо ответа тварь перед ним издала гортанный рык.

«Энгвар выкопал на своем дне новый вид мерзости. Само очарование».

Мелькор усмехнулся, вновь обнажив жемчужно-ровные зубы.

– Из солдат, что не умеют говорить, Энгвар, дрянные разведчики и еще более дрянные командиры.

Айну жестом отослал орка в строй.

Ему были знакомы и принуждение, и самоубийственная отдача, которая рождала извращенную слепую веру – иллюзию добровольности, с которой многие шли умирать за него. Даже принужденные, даже подгоняемые страхом, словно бичом, хлещущим по спинам – они верили.

Страх был первороден, понятен, присущ любой живой твари. В умелых руках и при умелой лжи – орудие ювелира.

Насилие самых разных сортов давно не рождало в нем даже брезгливости, но в драке скрывалось нечто унизительное в самой необходимости смотреть на безумцев, которые утратили черты того примитивного народа, что жил под его властью.

Они перестали принадлежать своему народу – а значит, могли стать неуправляемы.

«У других есть слабости. Дети. Вера. Потребности. Страх. Общность. Есть ли слабость у этих, красных?»

– Я видел достаточно, – вала равнодушно повел рукой, обтянутой черно-хризолитовой перчаткой. – Не то твои солдаты поубивают друг друга прежде, чем останется хоть один, кто сможет драться.

Он осторожно ощупал разум орков перед собой. Потянулся к ним, как гончар касается глиняной заготовки, из которой собирается вылепить скульптуру. И отпрянул.

«Что-то не так».

Разум орков всегда ощущался податливым и плавким. Недостаточно, чтобы бегло читать каждого, будто открытую книгу, но достаточно, чтобы внушать страх и подталкивать в бою к самоубийственной жертвенности, когда он намеревался усеять землю хоть тысячами трупов, но добиться своего. Каждое сознание, даже у командиров, осененных колдовством золота, напоминало закрытую комнату, где оставался только один правитель и один слуга.

Здесь же он будто оказался в зале, пламенеющим алым, словно огромная оранжерея из стекла. Шепот лился отовсюду, и стены между сознаниями ощущались не крепче занавесок.

«Твой минерал калечит их разум, Энгвар. Такими ничтожествами сможет управлять любой майа. Так не себе ли ты хочешь армию?»

Майрон поблизости встряхнул пшеничной гривой волос, зачесанной на затылок. Проворчал себе под нос какое-то ругательство: кажется, обозвал Энгвара сумасшедшим. Энгвар бросил на него быстрый колючий взгляд и тут же улыбнулся, будто уверенный в чем-то.

– Я показал вам, насколько они талантливы, Machanaz. А теперь позвольте показать, чему они этим обязаны.

«Талантливы? Способность вырвать руку из сустава ты называешь талантом?»

Он ничего не ответил. Только вопросительно выгнул точеную, как гнутое лезвие шамшира, угольно-черную бровь.