Багряная песнь (СИ)

Энгвар взял черную металлическую шкатулку, резную как кружево, доселе спрятанную за основанием каменной фигуры моста – безликий воин с копьем, ничуть непохожий на орка, нес вахту. Золотой наконечник пробивал рогатый череп быка.

Майа опустился на колено, протягивая ему сомнительный дар:

– Примите этот подарок, Machanaz. Лучший образец из нашей шахты по праву принадлежит вам.

Он принял тяжелую шкатулку из рук Энгвара с неохотой: вес неприятно надавил на обожженные ладони.

«А это еще что?»

Мелькор едва не выронил шкатулку и только усилием воли заставил себя всего лишь нахмуриться, когда сквозь металл просочилось покалывающее чувство изучающего прикосновения, будто у любопытной твари, вознамерившейся его потрогать. Даже хуже: все равно что стая пауков, которая ползала по лицу и ощупывала нос, чтобы залезть внутрь – только эта дрянь хотела лазить в его голове, по мыслям.

«Мерзость какая».

В шкатулке лежал не просто камень – в ней сидело что-то живое, пусть и на первый взгляд это нечто выглядело простым самоцветом: острый с одного края, сколотый с другого.

Драгоценность пульсировала теплым алым сиянием, будто живая кровь. Красивым, всех оттенков – от яркой киновари до темного, почти винного.

А еще этот самоцвет… пел.

Странный голос, похожий на тихий шепот в осанвэ, который не получалось связать ни с одной известной ему мелодией творения. Даже Диссонанс, сколь бы его ни обвиняли в сломе гармонии, звучал иначе.

Мелькор прекрасно знал, о чем пел. И узнал бы голос любого из майар, кто примкнул в самом начале, потому что все их чаяния были бесконечной интерпретацией другой интерпретации, которая разворачивается, как бесконечная паутина, каждый узел в которой – чей-то голос. Связи оставляли отметки, зацепки – нити, связанные в Айнулиндалэ воедино так плотно, что музыка породила мир.

Но камень…

В нем был другой голос. Чужой. Не его, не их. Камень обещал исполнение всех желаний. Шептал, будто улавливая мельчайшие изменения его мысли. И никакая сила на свете не заставила бы его добровольно взять в руку этот жалкий, обманчиво прекрасно переливающийся осколок.

«Мы здесь».

«Мы ждали».

«Заткнись».

Первым порывом было швырнуть шкатулку прочь или огреть ею Энгвара по голове, но он не мог себе этого позволить, не узнав всего до конца. Мелькор захлопнул ее и коротко, будто бы безразлично, кивнул.

– Мне нужно обдумать твои достижения, Энгвар. Новые открытия всегда любопытны.

«Дело плохо».

Майрон искоса поглядывал на Мелькора, когда они возвращались к лошадям. Уж он-то всегда мог определить, когда – о нет, не только правитель и король, но и его душа – злится. Айну разогнал толпу отрывистым царственным жестом – орки прыснули в стороны, будто растревоженные пауки, и от Майрона не укрылось, как глаза Мелькора мерцают золотом от раздражения.

От неловкости демонстрации, что устроил Энгвар, разве что зубы не сводило.

«Идиот. Решил показать неуправляемых выродков и подумал, будто это позволит пробиться повыше. Все знают, что он не любит тех, кем нельзя манипулировать – и еще меньше любит то, чего не понимает».

Странно, странно.

«Чем он накачал их, чтобы они не чувствовали боли? Тем минералом?»

Майрон успел заглянуть Мелькору через плечо, когда тот открыл шкатулку: мог поклясться, что камень поет на свой лад. Гудит себе и всем вокруг, заполняя голову дурманящей тяжестью – не то шепчет на линии полусвета, где ясное сознание превращается в сонм образов, не то размягчает разум, словно брага у орков.

Мелькор даже держал шкатулку так, словно не желал, чтобы металл прикоснулся к одежде. Четырьмя пальцами, будто ту изваляли в извести.

Слуги привязали четырех из пяти лошадей к ограде площади. Кобыла Мелькора всегда стояла без привязи и слушалась его, будто ребенок, но даже Ашатаруш при виде них попятилась и захрапела, мотая головой. Остальные четверо коней загарцевали, цокая копытами по камню.

Майрон видел, как Мелькор, раздраженная черно-хризолитовая тень, уже скривил губы и набрал воздуха, чтобы высказать что-нибудь, когда Ашатаруш шумно фыркнула и отчетливо лязгнула зубами на шкатулку в руке айну, вытянув мускулистую шею.

И Мелькор промолчал. Нахмурился, взвесил ее в руке, и жестом подозвал Лангона.

Глашатай появился как и всегда: серый и тихий, будто бы из ниоткуда, и словно весь присыпанный пеплом.

Мелькор рвано обернулся через плечо на Энгвара и его выводок. Протянул шкатулку слуге, а заговорил тихо и отрывисто.

– Выбрось это в расселину сейчас же. Забудь любые ощущения в разуме, как сон. И не позволь никому увидеть вас.

«Не хочет, чтобы узнал Энгвар? Что ты вообще учуял в этом минерале?»

– И еще… – Мелькор покачал головой, будто бы самому себе, и Майрон смог только вопросительно задрать брови, наблюдая, как вала ожесточенно стягивает роскошные обсидианово-яблочные перчатки из кожи и шелка, нимало не задумываясь, что остается в тонких бельевых – простых, без украшений, призванных только для того, чтобы смягчать боль в руках. – И это на всякий случай – тоже.

Майа переглянулся с Лангоном, чье лицо выражало вежливое недоумение. Пожал широкими плечами.