Багровый лепесток и белый

Конфетка садится и проводит рукой по спутанным волосам. Ладонь горячая и потная, а живот под одеялом сразу холодеет. Уильям ставит лампу на комод и садится на кровать у ног Конфетки. Его лоб и нос бросают тень на глаза и рот.

– Я потерял сознание в городе. Слишком много выпил. Ты должна простить меня.

Слова настойчивы, но голос звучит так вяло и болезненно, будто он советует не думать плохо о покойнике.

– Да, да, ну что ты, любовь моя, – отвечает Конфетка и тянется к его руке.

– Я думал о том, что ты сказала мне, – вяло продолжает он, – что Софи было бы полезно… почаще выезжать вместе… с нами… обоими.

– Да?

Часы над головой Уильяма показывают половину третьего.

Бога ради, что ему пришло в голову в такое время? Сделать круг в экипаже: они все трое в ночных рубашках любуются пригородными улицами при свете газовых фонарей, а Чизман услаждает их слух похабной песенкой?

– И вот я устроил, – он высвобождает руку из ее пальцев, теребит себя за бороду и продолжает, все сильнее заикаясь, – у-устроил поездку ко мне на м-мыльную фабрику. Для тебя и С-софи. Завтра после л-ленча.

На миг Конфетка испытывает радость, от чего кружится голова – почти как по утрам (когда ее тошнит). Все становится на свои места. Он наконец увидел свет! Понял, что единственный способ вырвать счастье из зубов страдания – это быть вместе, и плевать, что думает об этом мир!

Сейчас надо броситься в его объятия, положить его руку на выпуклый живот и сказать, что бессмертие рэкхэмовского имени – его бессмертие – обеспечено! Ты думаешь, мы в этой комнате вдвоем, но нас здесь трое!

Колеблясь, со словами на самом кончике языка, она ищет его глаза в чернильных тенях лба, но видит лишь ускользающий отблеск. И тут его последние слова проявляются в просыпающемся мозгу.

– Завтра после ленча, – повторяет она, – то есть… сегодня?

– Ну да.

Она хлопает глазами. Под веками будто песок насыпан.

– А в другой день нельзя? – спрашивает она совсем тихо, чтобы сохранить мягкость тона. – Ты не думаешь, что тебе хорошо бы полежать в постели после… Ну, после такой ночи?

– Конечно, – соглашается он, – но я д-дов-вольно д-давно договорился об этой поездке.

Конфетка все еще хлопает ресницами, стараясь понять.

– Так ведь это тебе решать…

– С нами п-поедет еще один ч-человек. Человек, к-которому я н-не хочу причинять н-неудобство.

– Да?

– Да.

Он не может взглянуть ей в глаза.

– Понимаю.

– Я… и думал, что ты поймешь.

Он наклоняется к ней. Запах алкоголя все еще сочится из его пор, а когда он тянется рукой к ее плечу, ударяет в нос другой запах – из подмышек. От толстых пальцев пахнет спермой и дешевыми духами уличных девок.

– Я недостаточно часто говорил тебе, какое ты с-сокровище.

Она вздыхает и, легонько сжав, выпускает его руку – прежде, чем он успевает сплести свои пальцы с ее.

– В таком случае надо поспать. – Конфетка отворачивается и опускает голову на подушку. – Ты же сам сказал, что у меня красные и уродливые глаза.

Она лежит без движения, изображая каталептическое изнеможение и глядя в стену, на его тень. Она видит, как увеличенная черная тень его руки в замешательстве парит над нею. Спертый воздух тесной спаленки, и без того удушливый от запахов жженой бумаги, сгоревших переплетов и смрада предательства, становится невыносим. Если бы ей заставить себя хоть на секундочку сесть, взъерошить его волосы и поцеловать в лоб, наверное, все пошло бы на лад. Она плотнее прижимается к подушке щекой и сжимает кулак под нею.

– Спокойной ночи, – говорит Уильям, поднимаясь на ноги.

Она не отвечает. Он берет лампу и уносит свет из комнаты, тихо закрывая за собою дверь.

* * *

На другой день, почти сразу после ленча, Софи выходит из классной комнаты, готовая сопровождать отца и мисс Конфетт на фабрику, где делают мыло. Утром ей мыли лицо этим самым мылом, делала это Роза (поскольку мисс Конфетт немного покалечилась и пока что не может никого одевать и причесывать). Роза на свой лад расчесывает и закалывает волосы Софи; когда мисс Конфетт видит эту прическу, ей хочется вынуть шпильки и все переделать. Но она не может, потому что Роза смотрит, а отец ждет, и мисс Конфетт борется с костылем, стараясь идти так, словно костыль ей вовсе не нужен и она захватила его с собой просто на случай.