Бахчанов

А стрельба все ближе. Показались бегущие пехотинцы. На их лицах страх. Невзрачный подпоручик неловко выдернул из ножен шашку и преградил бегущим дорогу:

— Куда, остолопы?

Взрыв ручной бомбы, брошенной контратакующими дружинниками, вызвал новую панику. Теперь сломя голову, натыкаясь на гнилые кресты, бежали все: и пехотинцы, и артиллеристы.

Серый офицерик затопал ногами:

— Быдло! Идиоты! Кучки мастеровых испугались!

Прапорщик, увидев решительные лица наступающих рабочих; отвратительно выругался и, подхватив грязные полы длинной шинели, побежал назад. Не помня себя, понесся по дороге и штабс-капитан, опережая бегущую прислугу полубатареи. Пули свистели вдоль дороги, и никогда еще их жужжание не воспринималось бравым гвардейским штабс-капитаном с таким ужасом, как сейчас. Пораженный пулей дружинника, подпоручик упал и уже не поднялся. Упал и прапорщик, хотя был целехонек. Он тотчас же быстро пополз, как ящерица. "А это он ловко придумал!" — пробормотал штабс-капитан и сам стал карабкаться на четвереньках. Правда, удобства в таком способе передвижения очень мало, но ведь так больше шансов уцелеть в этой дьявольски неожиданной войне с мастеровыми…

На оставленной беглецами артиллерийской позиции появляются победители: несколько десятков дружинников. Впереди них дядя Костя с маузером в руке.

— Драпанули пустоплясы, — желчно посмеивается он, — и смотри же, какой трофей оставили!

Дружинники с любопытством обступают одно из орудий.

— Его бы, дьявола стального, подорвать, — советует бородатый рабочий в валенках и с охотничьей двустволкой.

— А чем ты подорвешь такую махину?

— Македонкой.

— Да где она? Последнюю истратили.

— Вынь замок-то, вот пушка и перестанет стрелять, — советует шестнадцатилетний паренек с самодельной шашкой.

Два молодых подручных с мебельной фабрики безуспешно трудятся над замком орудия.

— Не специалисты, дядя Костя, — оправдываются они.

— Тогда заклини замок-то, — не унимается дружинник с двустволкой.

— Стой, обожди, Петюша. Пушка в наших руках — сила. Надо повернуть ее против врага.

— А ведь и верно, дядя Костя. Так и сделаем. Эй, товарищи, подсобляйте! Поворачивай лягушку. Кто за хвост, кто за дуло. Раз-два, взяли!

Среди дружинников появляется пожилая женщина. В руках у нее жестяной чайник.

— Сынки, кому пить хочется? У меня тут чай с клюквой.

Дружинники узнают ткачиху с Прохоровки.

— Сюда, Кузьминишна, сюда! Горяч ли твой чай?

— Не взыщите, сынки. Должно быть, остыл на морозе-то.

Женщина разворачивает суконный платок, которым укутала чайник, словно дитя пеленками. Напиток еще теплый, его охотно пьют все, за исключением бородача с двустволкой.

— Аз пью только пиво…

Общими усилиями дружинников пушки повернуты в сторону удравшего неприятеля. Но никто не знает, как зарядить орудие, как правильно взять прицел, как произвести выстрел.

— Эх, кабы знать, как с ней, проклятущей, обращаться, — чешет в затылке черномазый парень в суконной фуражке. Кузьминишна заглядывает в черное дуло пушки и простодушно удивляется:

— И надо же калечить народ из такой страхолюдины!

А у дороги снова стучит пулемет. Дружинники вынуждены укрыться за могильные насыпи. Появляются драгуны. Дядя Костя первым стреляет по ним из своего маузера, а когда выходят патроны, берется за наган.

— Так и не сладили с пушкой-то? — спрашивает он, не оборачиваясь.

— Да где там. Своротить бы к чертям ейный механизм, — сердится бородач, — да, вишь, времени в обрез.

Горячая пуля пронизывает его бедро. Кузьминишна с оханьем бросается к раненому.

— Ничо-о, — морщась, утешает ее раненый, — на живом теле все заживет.

Его берут на руки и уносят. Драгуны и казаки на быстрых конях обходят кладбище. Дядя Костя дает знак отходить на исходную позицию.

Ткачиха бредет в числе последних.

— Нагнись, нагнись, Кузьминишна, — предупреждают ее дружинники. Женщина пренебрежительно машет рукой.

— Смерти бояться, так и на свете не жить.

— Эх, а все же обидно такую орудию оставлять, — сокрушается кто-то из дружинников.

— Рано или поздно, а наша возьмет, — хмуро успокаивает его дядя Костя, — а из этой пушки враг не выстрелит, — и по его знаку черномазый паренек бегом возвращается к орудиям и кидает в замок землю пополам с песком.

Драгуны делают короткую передышку. Они ждут обещанных царем подкреплений. Короткое затишье нарушается только одиночными ружейными выстрелами патрулей и пикетчиков-дружинников. Кое-где мелькают кареты "скорой помощи", подбирая раненых женщин и детей — жертв артиллерийского обстрела. На центральных улицах пожарные с факелами поджигают брошенные баррикады. Купцы и лавочники на час-другой открывают свои магазины и лавки. Но во всем чувствуется, что затишье обманчиво, ненадежно. И действительно, с полудня улицы снова пустеют и торговля прекращается. С ранними сумерками усиливается ружейная стрельба. Тротуары и перекрестки снова становятся опасными для прохожих.

Вечером вся Москва в настороженной тьме. Нигде ни огонька. Только на Сухаревой башне вспыхивает прожектор. Длинный бледно-матовый луч его то скользит над седыми крышами, то прижимается к мостовым, точно зверь, готовый к прыжку.