Бахчанов

— Восхищен московскими рабочими и, в частности, их баррикадной тактикой. Но считает, что ее применяют еще в недостаточном масштабе и не наступательно. Вообще говоря, Ильич эти дни только и дышит восстанием. Просит и требует, чтобы его ежечасно информировали о московской обстановке. Сам неустанно инструктирует десятки товарищей, рассылаемых ЦК подымать провинцию. Очень журит тех, кто недостаточно настойчиво вел борьбу за колеблющееся войско, и, уж само собой разумеется, рвется сюда приехать.

— Вот и отлично. Значит, приедет.

Получасом позже, после ухода Глеба Промыслова, Горький вводил Бахчанова в комнату, где Дубровинский совещался с комитетчиками.

— Вот вам еще один буревестник!

— А! Таки приехал понюхать пороху, — сказала Землячка, вскидывая пенсне к близоруким глазам. Он стоял, щурясь от яркого света лампы, усталый и осунувшийся. Дубровинский быстро подвинул ему стул и жестом попросил Горького не уходить.

По наступившему молчанию и вопросительным взглядам, Бахчанов понял, как велико нетерпение товарищей. Кто-то подал ему стакан чая. Бахчанов сделал глоток и тотчас же приступил к рассказу. Обстановка в Твери, по его мнению, была сначала благоприятной для восставших, но потом выяснилось, что железнодорожный союз не смог организовать забастовку на Николаевской дороге. Тогда, по указанию Тверского Совета, рабочие произвели нападение на одну из промежуточных станций и разрушили телеграф. Сейчас телеграфная связь между обеими столицами прервана, и, может быть, надолго, если только линию не восстановят специальные воинские части. Агитаторы по волостям подымают окрестных крестьян. И рабочие Тверской мануфактуры и местные крестьяне полны решимости драться до последней возможности, чтобы только не пропустить воинских эшелонов в Москву.

— Если так — в добрый час, — сказал Дубровинский. — Во всяком случае, московским повстанцам надо продержаться как можно дольше, чтобы успели подняться провинция и армия…

На этой явке был намечен план последующих действий. Одним поручалось оказать боевое содействие дружине Ухтомского, наступающей на Николаевский вокзал, другим — помочь захвату пушек у неприятеля. Бахчанову — обеспечить доставку пресненцам боевых припасов.

Дубровинский собирался в Замоскворечье на экстренный пленум Совета.

Но прежде чем покинуть квартиру Горького, он отозвал в сторону Бахчанова и совсем тихо сказал:

— На самый крайний случай. Запомни резервную явку: Лесная улица, близ Бутырок, магазин оптовой торговли кавказскими фруктами. Пароль тот же. И уже чисто личное: жена твоя — молодцом. Все доставила в целости и с нужной конспирацией. Просила передать: уходит в пресненский санитарный отряд Евгения Всеволодовича. Там ее и найдешь.

Бахчанов крепко пожал руку Дубровинского и вернулся в столовую. Здесь его с нетерпением поджидал Тынель, которому вместе с другими патрульными посчастливилось "задержать" старого лекуневского друга почти у самого явочного дома.

Глава десятая С ПОСЛЕДНЕЙ ПРЕСНЕНСКОЙ БАРРИКАДЫ

Сражающаяся Пресня подобна осажденной крепости. Ее форты — кирпичные корпуса Прохоровской мануфактуры, мебельной фабрики Шмидта, сахарного завода, Горбатый мост и баррикады на Кудринке. Гарнизон пресненских фермопил — триста-четыреста дружинников против нескольких тысяч солдат, верных правительству. Но ни драгунам, ни казакам не проникнуть сюда. Все их попытки отбиваются повстанцами.

Враг вымещал свои неудачи на жилищах пресненцев; он подвергал кварталы остервенелому артиллерийскому обстрелу. Пушки, стоявшие у Бородинского моста, били шрапнелью по Горбатому мосту, и переход через него становился для пешеходов вопросом жизни. Гаубичные орудия посылали снаряды со стороны Дорогомилова и Трехгорной заставы. Артиллерийская стрельба велась также и с Ваганьковского кладбища. Здесь грохотала еще одна полубатарея. Поодаль от нее три офицера грелись у костра. Один из них, прапорщик с розовым, как у младенца, лицом и синими кругами под холодными глазами, что-то говорил хохочущему стройному гвардейцу со штабс-капитанскими погонами. Серый сумрачный подпоручик, присланный из штаба для связи, больше молчал. Только раз он неожиданно прервал громкий хохот штабс-капитана, назидательно заметив:

— Смотрите, Бодай-Олсуфьев, и вы, прапорщик де Гранж, как бы нам сегодня не попасть в домок из семи досок.

Прапорщик жадно затянулся папиросой:

— Умереть сегодня страшно, а когда-нибудь ничего.

Штабс-капитан снисходительно похлопал прапорщика по плечу:

— Трусите, монсиньор? А это вам не к лицу. Ведь вы сами мне рассказывали, как девяносто три года тому назад ваш дед, наполеоновский офицер корпуса Мюрата, громил Арбат…

Невзрачный подпоручик сделал кислую мину и, не желая больше слушать приятелей, побрел к походной кухне. Пушки на полчаса умолкли.

Едва артиллеристы расположились обедать, как впереди загремели ружейные выстрелы. Штабс-капитан вскочил на ноги:

— Фельдфебель, в чем дело?

— Дружинники атакуют, ваше благородие.

— Отставить обед. Все по местам!