Бахчанов

Много прошли и проехали беглецы. Удача им сопутствовала. Огромные расстояния были поглощены и на санях и поездом. Местами приходилось прятаться, выжидать в попутных селениях. И если бы не помощь населения, отзывчивого и чуткого к нуждам политических ссыльных, не удалось бы им уйти от погони. В упорном движении на юг беглецы почти не заметили, как зима повернула на мороз, а солнце на лето, как отшумели мартовские вьюги. Еще недавно на синеватом льду встречных рек вихрилась белая поземка, а сейчас лед потемнел, обноздрился, полопался, как яичная скорлупа, и вот уже двинулся в свой величественный путь.

Разлились реки. Волга показалась беглецам бескрайним морем. Вешняя вода кипела и бурлила, срывая коряги, сокрушая гнилые избенки, неся и крутя бревна, щепки, размывая старые дороги. Щедро напоив пробудившуюся землю, она снова ушла в подземные русла. С каждым новым днем все радостнее открывалась земля навстречу весне. Уже на холмах и берегах шевелилась молодая травка, уже на опушках цвела голубая перелеска, а сырые луга красовались золотистой калужницей. Беглецы восхищались пробуждением родной природы. Желтовато-серые сережки цветущей ольхи волновали Александра Ниловича, запах распустившихся почек вызывал у него умиление, а пение первых жаворонков трогало его до слез. Часто в пути он испытывал то состояние, в котором душа как бы расцветает, порываясь ко всему светлому. Он признавался своему спутнику, что жалеет об упущенных годах своей молодости. Надо было еще с тех времен посвятить себя делу борьбы за счастье народа. Улыбаясь в густую пшеничную бороду, Бахчанов утешал Кадушина. Тот, кто потерял юность, возместит ее молодостью, а потерявший молодость может оправдать свое назначение и в зрелую пору жизни.

— Помилуй, Алексей, да какие тут зрелые годы, когда я уже почти старик!

— Старик с молодой душой — не старик и даже не полустарик, а мудрый юноша, — поправлял Бахчанов.

Кадушин и в самом деле вел себя не "по-стариковски". Он то свистел в свирель, сделанную им из стебля бузины, то потешался над своими неудачами в ловле рыб руками, или бодро распевал на сочиненный им мотив известные строфы поэта:

Мы молодой весны гонцы.
Она нас выслала вперед…

Не одну сотню верстовых столбов миновали беглецы, а настоящей усталости еще как будто не чувствовали. Сила надежды, ощущение воли поддерживали их дух. И если что порой мучило Кадушина, так только натертая нога. До Астрахани добрались поездом, и тут встал вопрос: какой избрать путь на Кавказ? Пешком, да еще с натертой ногой, калмыцкую степь не одолеешь. Поэтому сухопутье не манило. Но и садиться на морской пароход было небезопасно. Только что отгремела всеобщая забастовка моряков каспийского торгового флота. Она на несколько недель приостановила всю навигацию и поставила на ноги тучу агентов из столыпинской охранки. По рассказам бывалых людей, на пароходах по три раза в день проверялись паспорта пассажиров. Кадушин сам видел, как дюжина жандармов тащила трех беспаспортных, по-видимому тоже беглых ссыльных. Верный своей осторожности, Бахчанов предложил добраться до астраханского рейда. Там шла перегрузка морских торговых судов и можно было сесть на какое-нибудь каботажное судно. Кадушину этот план не понравился. Сидеть в темном трюме среди тюков или, еще хуже, зарыться в зерно он считал фантастичным. Он по привычке жаловался на свои годы, на ревматизм, на опасность стать тяжкой обузой для своего неутомимого спутника.

— Брось меня здесь, в Астрахани. Без меня тебе легче будет. А я как-нибудь, медленно поспешая, доберусь до Кубани и… авось не пропаду.

— "Авось-небось" да "как-нибудь" — первые супостаты наши, Нилыч, — сердился Бахчанов. — И я не успокоюсь до тех пор, пока не дотащу тебя до самого порога твоего дома.

— Ах, да где тот порог у бездомного бродяги! — брюзжал Кадушин, не дал себя уговорить проехать к побережью. Здесь условились с хозяином одной рыбачьей посудины, что он довезет их до Бирючьей косы, а за это они помогут ему сгрузить соль.

И вот под рваными парусами поплыли средь извилистых рукавов волжской дельты. Это путешествие захватило Кадушина с самого начала. Он сразу забыл все свои недавние опасения и сомнения. Прежде всего живой интерес привлек весенний перелет птиц. Они летели массой, наполняя ерики и бесконечные заросли тростника неумолчным гомоном, шумом и криками. Здесь можно было видеть отдыхающие стаи цапель, аистов и бакланов. На какой-то мели пришлось вспугнуть красивых розовых пеликанов, нырявших в воду за рыбой. Восхищение беглецов вызвали маленькие безлюдные полузатопленные островки, усеянные разнообразными певчими пичужками: соловушками, пеночками, дроздами. При каждом всплеске воды они вспархивали и кружились над голыми буграми, оглашая воздух испуганным щебетаньем, а потом усаживались вновь живыми трепещущими комочками.

Совсем ничему не удивлялся хозяин парусника. Сидя на кулях с солью, он щелкал семена подсолнуха и с тупым равнодушием разглядывал носок собственного сапога.