Бахчанов

— Приехали в Куоккалу, ходим-бродим, дождь моросит. Помним, что искать надо дачу "Ваза", а номер-то забыли. И потом, что значит Ваза? Думаю, фамилия владельца дачи, не иначе. Громкая фамилия, ничего не скажешь. Ее, говорят, носил король шведский. Вот о том по дороге и толкую, а Камо помалкивает да посмеивается. Ведь знал же, хитрец, что и как надо искать, а только по своей привычке таился! Ну, ладно. Характер его не переделаешь. Идем дальше, а дождь все шуршит и шуршит в елях. Много их там растет. Устал и не терпится поскорей увидеть человека, о котором так много говорили у нас. Советую Камо: давай, мол, поспрошаем встречных. Авось, укажут тот дом. Камо качает головой и плотнее запахивается в свою намокшую бурку.

— Никого спрашивать не буду. Самим надо найти.

— Ищи, ищи, — говорю. — Так до самого темна весь поселок не обойдешь.

А друг мой и ухом не ведет. Он лишь посматривает на встречные калитки да ворота. Уж после я узнал, что он высматривал. Он, понимаешь, искал ворота с вырезанным на них изображением обыкновенной вазы. Я сержусь, ноги промокли, и опять к нему.

— Хочешь не хочешь, а прохожих придется спросить. А вокруг — ни души. Час ранний. И спросить-то некого. Только слышим: где-то стучит топор. Я не утерпел и рванулся на стук топора. Гляжу, в одном палисадничке человек в синей рубахе и высоких сапогах дрова колет. Вот, думаю, подходящий случай, и спрашиваю:

— Может, скажешь мне, добрый человек, где тут дача с гербом?

— С каким гербом? — настораживается он.

— Да с гербом короля шведского Густава Вазы? — выпаливаю.

Дровокол так и покатился со смеху. Потом всадил топор в полено, посмотрел на подошедшего Камо и говорит нам обоим:

— Пойдемте в дом. Хозяева, вероятно, знают.

А как вошли на веранду за дровоколом, тут сразу все и выяснилось. Понимаешь, он сразу узнал, кто мы такие и чего ищем. Только я не сразу догадался, что перед нами сам Ильич!

— Вы что же это, дорогой товарищ, — говорит он, — азы конспирации позабыли? Ходите, расспрашиваете и знать, видимо, не хотите, что и здесь, в Квакале (так он шутливо называл поселок), шпики, как дворняжки, шныряют?

Потом усадил нас за стол и принялся угощать обедом да расспрашивать. О многом расспрашивал. Та встреча с Лениным и мне и Камо запомнится на всю жизнь. Простой, милый и мудрый он человек. Все видит и все знает — что делается у нас на Кавказе, в России и в целом мире… У меня нет слов, чтобы передать наше восхищение им. Разве только песней выразишь то, что происходит в душе… По такому случаю тряхни, пожалуйста, тамада, стариной на сои грядущий: запевай нашу любимую, а мы поддержим…

И вот напев боевой, никогда не стареющей песни подхватывается дружными голосами:

Смело, товарищи, в ногу,
Духом окрепнем в борьбе…

Кадушин встревоженно глядит на занавешенное окно. Как бы не подслушала любопытная ночь. Она ведь и здесь, в кипучем бакинском чистилище, полна врагами. Однако песнь растет, и тесно ее могучим крыльям под низеньким потолком этой безвестной хибарки…

Глава тринадцатая ХОЛМИК В АЛАЗАНСКОЙ ДОЛИНЕ

Наконец Бахчанов и Кадушин добрались до Кахетии. Их путь в Телав лежал мимо совершенно отвесной горной гряды. Она была вся в гигантских синих трещинах-ущельях, с темными пятнами недоступных лесов и сверкающим снегом на гранитных вершинах. Крестьяне-попутчики рассказывали, что нередко из горных ущелий в долину спускаются вооруженные люди и смело нападают на казачьи разъезды.

Услышав об этом, Кадушин с грустью сказал Бахчанову:

— Последние тучки рассеянной бури…

Одним ранним утром беглецы поднялись на остатки какой-то древней крепостной стены, обросшей жасмином. Бахчанов недоверчиво вглядывался вдаль, ища в дымке затерявшуюся белую ленточку дороги. А Кадушин упивался зрелищем Алазанской долины, цветущей под голубым небом. Вся она сияла в живительных лучах горячего солнца. Ее трудолюбиво возделанные виноградники на склонах Циви-Гомборского хребта, пестрые сады, аспидные крыши неведомых селений, состарившиеся кедры, серебряные нити речек, сбегающих с синеватых гор в зеркальные струи веселой Алазани, сам воздух, напоенный пахучей свежестью полей, — все это приводило Кадушина в восторженное состояние.

Много рассказов ходило в кахетинских селениях о тех славных и героических схватках, какие провели красные сотни с царскими войсками.

Однако каратели, по приказу наместника, перешли в решительное, наступление. Царский палач Алиханов-Аварский сжег дотла многие селения Гурии. Не пощадил он и города. А такие недавно возникшие населенные пункты, как Лекуневи, были просто стерты с лица земли. Уцелевшие жители переселились в другие места. Сотни людей были казнены, тысячи угнаны в ссылку.

Но жестокая расправа не устрашила народ. Самые смелые ушли в горы и оттуда продолжали нападать.