Бал жертв

Солероля наконец схватили. Тот, кто вошел бы вечером при заходящем солнце в эту скалистую долину, глубокие гроты которой служили убежищем роялистам, увидел бы таинственную и странную работу: они строили эшафот. Этот человек, которому эшафот служил ступенькой власти, должен был сам умереть под ножом этой адской машины; этот человек, которого заперли, как хищного зверя, в клетку, составленную из толстых дубовых брусьев, вколоченных в землю, мог присутствовать при воздвижении орудия его казни. Пока работали, начальники маленькой группы роялистов держали совет. Жакомэ прибыл из дальнего странствия. Он ходил в Морван, был в Нивернэ и даже в Отюнуа. Повсюду страна была спокойна, и дворяне, которых не коснулся террор, хотели жить без забот.

— О, трусы! Трусы! — кричала Диана де Верньер.

— Есть еще возможность бежать, — сказал ей Каднэ.

— Бежать?! — сказала она с негодованием.

Каднэ печально и кротко улыбнулся.

— О! Не вам, — сказал он, — ни вашему брату, ни Машферу, ни мне, но всем тем, кого мы увлекли и имена которых не известны нашим врагам.

— Я их знаю, — отвечал Диана, — всех, кто с нами, останется.

— Завтра — день казни, — сказал Машфер.

— Да, — отвечала Диана, — завтра в это время человек, обесславивший нас, заплатит за свое преступление головою.

Пока Диана произносила таким образом приговор Солеролю, из зарослей вышел человек. Это был Брюле, бледный, усталый, весь в лохмотьях, со следами веревок на руках.

— Спасайтесь! — вскричал Брюле. — Вы погибли!

Машфер пожал плечами.

— Мы это знаем, — сказал он.

— Спасайтесь! — повторил Брюле, умевший придать своей физиономии выражение глубокого страха. — Курций освобожден, он командует войсками, он сейчас окружит лес.

Брюле успокоили. Стали его расспрашивать. Он рассказал по-своему о происшествии, случившемся в Солэе. Машфер и Каднэ внимательно слушали и верили его рассказу.

— Я не верю этому человеку, — неожиданно сказал граф Анри.

Брюле взглянул на него искоса.

— Месье Анри, — сказал он, — если бы вы узнали, что моего сына убили, вы, может быть, поверили бы, что я предан вам.

Брюле рассказал другую историю, такую же баснословную, как и первую, которая доказывала, что Зайца расстреляли. А так как Зайца никто не видел, то рассказу Брюле поверили.

— Лес уже окружен? — спросил Машфер.

— Нет, но войска приближаются.

— Я отправлюсь в Париж, — закричал Машфер.

— В Париж! — воскликнули все вокруг него.

— Да, я отправлюсь заступиться за нашу честь.

Таким-то образом Машфер отправился в столицу, и мы видели его у Барраса.

Прошло пять дней. По просьбе Машфера казнь Солероля отсрочили. Вечером на пятый день Машфер приехал и сообщил новости:

— Курций отстранен от должности, капитан Бернье занял его место.

Брюле услыхал эти слова и прошептал:

— Отлично! Теперь Курций может спокойно поджечь лес.

LXIX

Гражданин Курций пребывал в своей палатке, чувствуя себя, как Ахилл перед битвой, с тою разницей, что он не злился на своих товарищей. Приближалась ночь. Солдаты, начальство над которыми присвоил себе гражданин Курций, расположились лагерем между городком Кламси и лесом.

Уже пять дней, находясь, по-видимому, в бездействии, этот импровизированный полководец как будто замышлял план грандиозной битвы. Дело было в том, что он ждал эстафеты, посланной в Париж. В эти пять дней он делал смотр (естественно, пешком). На шестой день Курций начал выходить из терпения. Подпоручик, посланный в Париж, не возвращался. Сердце Курция билось от печальных предчувствий. Как оценят его смелость в Париже? Осудят ли его или похвалят за то, что он осмелился встать во главе войск, лишившихся начальника? Сделается ли он министром или его навсегда отстранят? Эти два вопроса погружали Курция в беспокойство и заставляли биться его сердце. Он велел подать себе ужинать, но у него не было аппетита.

Вошел его адъютант. Гражданин Курций, сделав себя полководцем, позволил себе роскошь — иметь адъютанта. Он взял молодого капитана, которому посулил почетную саблю в награду его услуг. При виде офицера Курций вздрогнул.

— Прибыл ли подпоручик? — спросил он с живостью.

— Нет еще, генерал.

Курций глубоко вздохнул.

— Но, — продолжал адъютант, — какой-то крестьянин хочет непременно говорить с вами.

— Он сказал, как его зовут?

— Брюле.

— Позовите его, — приказал Курций.

Адъютант вышел из палатки и тотчас воротился с Брюле. Тот сделал Курцию таинственный знак. Этот знак говорил: «Мне нужно говорить с тобою наедине». Курций отослал своего адъютанта, и, когда он ушел, Брюле фамильярно сел на походную кровать, находившуюся в палатке.

— Ну, генерал, — сказал он, — ты ничего не знаешь нового?

— Ничего.

— Ты не получал известий из Парижа?

— Никаких.

— Стало быть, я знаю больше тебя.

Курций с беспокойством посмотрел на Брюле.

— Что же ты знаешь? — спросил он.

— Я знаю, что тебя отстранят от должности.

Курций вскочил и ударил кулаком по столу.

— Ты даже уже отстранен, — продолжал Брюле, — и начальство передано капитану Бернье.

Редкие волосы Курция стали дыбом.

— Только капитан Бернье узнает это завтра утром, — продолжал фермер.

— А ты как же знаешь? — спросил Курций плачущим голосом.