Балерина

— Вы прекрасно выглядите, и вам очень идет это платье, Алла Владимировна!

Алла покраснела и очень смутилась, наверное, от того, что муж никогда не говорил ей комплиментов.

— Ну что вы, Борис Александрович! Спасибо. Это старое платье еще из ленинградской жизни… — Она, нерешительно посмотрев на Бориса, увела разговор в сторону: — Вы хотели рассказать мне про площадь Согласия.

Борис многообещающе улыбнулся, взял ее за руку и повел к фонтану, а когда подошли к обелиску он, не отпуская руки, сказал негромким располагающим голосом:

— Вы прелестны, Алла! Можно вас так называть?

Она опять смутилась и кивнула, дескать, можно, и отвела взгляд. Зверев весело глянул на нее, прищурив дерзкие глаза:

— До чего же забавны наши русские женщины! Сделаешь комплимент француженке — она принимает его как должное. Скажешь русской, что она прекрасно выглядит — обязательно ответит что-то вроде: «Ой, что вы, я уже месяц не была в парикмахерской!»

Алла, не знала, обидеться или засмеяться, и искренне воскликнула:

— Ну, а в парикмахерскую я вообще не хожу!

— Даже так? — Зверев удивленно развел руками. И в этот момент они встретились глазами и беспечно разразились громким смехом.

И сразу все встало на свои места. Скованность движений и слов, неловкость — все пропало. Так неожиданно юмор сразу сблизил их.

— Да, мадам, вы тоже меня простите, но мой фрак, к большому сожалению, находится в чистке…

Все еще посмеиваясь и подтрунивая друг над другом, они, взявшись за руки, пошли в сторону статуи «Укротители коней».

— Так вот, Аллочка, это самая знаменитая площадь в мире!

И Борис начал с увлечением рассказывать внимательно слушающей Алле историю площади. О том, как во время революции была установлена гильотина, на которой окончил свои дни король Людовик XVI, и про другую гильотину у решетки Тюильрийского сада, где была казнена королева Мария-Антуанетта. Алла смотрела широко раскрытыми глазами на лошадиную упряжку, и в какой-то момент ей вдруг показалось, что непокорные кони вырвались из рук укротителей, опрокинув повозки, и с грохотом рванули на них. Она даже зажмурилась от страха и прижалась к руке Бориса. И площадь, и фонтаны, и сад Тюильри — все закружилось каруселью…

— …И в знак примирения была названа площадью Согласия, — закончил Борис и, крепко сжав ее руку, замолчал.

Алла, потрясенная даже не столько его эмоциональным рассказом, сколько своим чувствами и мыслями, тоже затихла. Она не сводила с него удивленных глаз и в какое-то мгновенье поняла, что влюбилась. И ей сразу стали безразличны исторические факты и судьбы людей, канувших во времени и в этом бесконечном и суровом небе, куда, как перстом властителя бога Хронуса, указывал Луксоркский обелиск.

Алла смотрела в лицо Зверева и почти не слышала, о чем он говорит. Она молча шла рядом и только что законченная прогулка по площади Согласия казалась странным, полузабытым сном. Мысли путались, и она неожиданно почувствовала резкий и отвратительный, как подступающая тошнота, прилив страха. Она словно пришла в себя, лишь когда они, свернув с площади Согласия, оказались довольно далеко от сада Тюильри.

Борис заглянул ей в лицо и доверчиво улыбнулся. Страх сразу пропал. Они еще долго бродили по вечернему Парижу, а в один момент, прямо на улице, Зверев обнял ее и украдкой поцеловал. И в который уже раз за этот вечер у нее закружилась голова. «Интересно, куда мы идем?» — мелькнуло в ее сознании. Но если честно, Алла даже не хотела думать, что будет дальше. Что будет, то будет! А сейчас ей было радостно и страшно и казалось, что она летит в бездну обрушившейся на нее безудержной страсти.

Прозрачный синий вечер, расчерчивая замысловатые тени от уличных фонарей и бульварных деревьев, был магически прекрасным. Беззаботные парижане фланировали от бара к бару, от ресторана к ресторану, уже открытых к принятию вечерней публики. Наступил священный час для французов — восемь часов. Время повсеместного ужина.

Они вышли на улицу Божоле и через галереи Пале-Руаяль, пестреющие издалека полосатыми тумбами, подошли к чопорному старинному зданию.

— А это, Алла, самый старый ресторан Парижа. Как утверждают историки, открыт аж в тысяча семьсот восьмидесятом году! — И Зверев ловко и уверенно открыл перед изумленной Аллочкой массивные двери.

Их проводили за свободный столик в конце зала, находившегося у огромного зеркала в золоченой раме. Алла ничего подобного в своей жизни не видела.

— Обратите внимание, Алла Владимировна, декор — времен Директории: настенная и потолочная живопись в оригинале.

Рассматривая красоту интерьера, она впала в замешательство от окружающего ее великолепия: позолоты стен, огромных сверкающих хрустальных люстр. А Борис, совсем интимно, шепнул:

— Вон, за тем столом, — он указал на место в самом углу, возле камина, — говорят, любил сидеть Наполеон! А вот там видите табличку? Виктор Гюго! — И увидев растерянность в ее глазах, виновато улыбнулся и поцеловал руку: — Больше ни слова! Будем гулять!