Балканская звезда графа Игнатьева

Андраши вскипел:

— Что же, вы хотите произвести у меня домовой обыск и перерыть мой письменный стол?

— Зачем же обыск, граф? Я просто ещё раз настойчиво прошу проверить, не найдётся ли что в столе? Давайте это сделаем вместе.

Андраши, психанув, стал вынимать из своих ящиков разбросанные в них в величайшем беспорядке карты, записки и прочие бумаги. В одном из документов по обложке Игнатьев узнал карту, принадлежащую российскому военному министерству, преувеличенно громко завопив: «Вот же, она, ваше сиятельство!»

Андраши был готов провалиться под землю от стыда и злости...

Никто в Петербурге не сказал Игнатьеву даже «спасибо» за быстрое и твёрдое исполнение данного поручения. На письменные объяснения о ходе и характере переговоров, а в особенности, суждения о враждебном настрое по отношению к России австрийского канцлера Николай Павлович получил от Горчакова категоричную отповедь, что государь запрещает ему противодействовать благородной личности графа Андраши, так как он считается «лучшим нашим другом и пособником». Позже Игнатьев узнал, что за Андраши маячит фигура ещё одного великосветского посредника и интригана — родного брата русской императрицы принца Александра Гессенского.

— Лучшей гарантией дружбы, Катюша, в наши дни является договор... скреплённый печатью, — Игнатьев печально посмотрел во встревоженные глаза жены, встретившей его у порога. — Дени Дидро — был такой французский энциклопедист — как-то изрёк: «скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты такой».

После возвращения из Вены все усилия были употреблены для устранения Николая Павловича от дипломатических дел. С этой минуты Игнатьев лишь однажды имел случай видеть часть посольской переписки, а именно одну депешу Убри из Берлина и донесение Нелидова из Константинополя. Последнему, как другу, Игнатьев успел сообщить негативное впечатление, вынесенное им из Вены, и осознанную необходимость не медлить и настаивать на полном исполнении турками Сан-Стефанского договора. Держать их за «шкирку» можно было только в том случае, пока наши войска стояли у стен Константинополя. Таково было его твёрдое убеждение. Только такой подход мог затруднить английские и австрийские интриги.

Но и невидимые враги Игнатьева не спали, ничем не выдавая себя. Из Лондона, Вены и Берлина, как по команде, в Петербург полетели сигналы о том, что граф Игнатьев «неудобная персона», нежелательная для участия в будущем мирном конгрессе. На Певческом мосту тотчас ожили прихвостни Горчакова во главе с директором Азиатского департамента Министерства иностранных дел Стремоуховым и Жомини, который приватно выразился, что «на податливость Игнатьева нельзя рассчитывать». Так Николай Павлович в одночасье стал всем неугоден. В его родном министерстве старым сослуживцам и сотрудникам под угрозой увольнения запретили общаться с опальным чиновником. Место чрезвычайного и полномочного посла в Константинополе прытко занял кабинетный дипломат Лобанов-Ростовский. Ватикан, куда было собирался в качестве посланника поехать Игнатьев, неожиданно отозвал своё согласие на его назначение. Бесприютная звезда Игнатьева, ярко вспыхнувшая над Босфором, закатилась над Невой.

В апреле он свалился с приступом острой вирусной инфекции. А в мае Игнатьев получил долгожданный ответ на своё письмо к крёстному. Царь устами министра двора Адлерберга разрешил Игнатьеву отправиться к семейству в... Киев, чтобы «восстановить здоровье, столь сильно поколебленное».

Игнатьев тревожно спал после бессонной ночи, и Катя не стала будить мужа. Когда она дочитала письмо до конца, оно выпало из её рук на пол.

«Нет никакого сомнения, что лучший климат и некоторое время отдыха, вполне и тяжким трудом заслуженного, вам необходимы. Я надеюсь, что последствия не замедлят сказаться. Прошу сообщить мне, могу ли я вас навестить. Я бы давно это сделал, если бы мне не передали, что доктора это безусловно запрещают.

Искренне преданный вам граф Адлерберг».

А было графу Игнатьеву всего-то пятьдесят лет от роду...

НА БЕРЛИНСКОМ КОНГРЕССЕ

Генерал Анучин, человек умный, образованный, имевший немалый опыт административного управления (до войны он был гражданским губернатором в Радоме) был командирован в распоряжение главнокомандующего действующей армией в европейской Турции. Вначале находился при генерале Гурко, а потом фактически стал заведующим всеми гражданскими делами России в освобождённой Болгарии. Стоит добавить, что Анучин получил известность как военный писатель и публицист, чьи труды, печатались как в специальных изданиях, так и в периодической печати. И если у многих слово «чиновник» стойко ассоциируется с бездушным, непорядочным человеком, то Дмитрий Гавриилович, по контрасту с этим устойчивым определением, был человеком, для которого порядочность — то есть совестливость и в поступке, и в отношении к другим и самому себе, — была жизненной аксиомой. Именно его военный министр Дмитрий Милютин решил отправить на Берлинский конгресс в помощь русским дипломатам.