Балканская звезда графа Игнатьева

— Это невозможно — отвечал Божидар Петрович, — именно в этом направлении лежат уступаемые нам пахотные земли. Никаких гор там нет. Вы, господин канцлер, должны знать, как в нашей маленькой горной стране на вес золота ценится подобная земля.

— Да зачем вам новые земли? Ведь я вас, черногорцев, знаю. Вы — разбойники по натуре и всех жителей мусульман вырежете, и имущество их заграбите.

Бедные черногорцы судорожно улыбались.

— Право, не спорьте с Австрией, развяжитесь с ней. Она теперь покровительствует Сербии, вы и отдайте сербам Подгорицу.

Все в замешательстве переглянулись после слов канцлера. Убри, наклоняясь, к плечу Анучина, прошептал: «Он опять заговаривается!»

В зале воцарилась напряжённая тишина. Горчаков, заметив неладное, вскинул голову и, щурясь через толстые линзы пенсне, взглянул на собеседников: «В чём же дело, господа?»

— Господин канцлер, нельзя нам отдать Подгорицу. Она лежит на противоположной границе, — возражали всё более и более приходившие в отчаяние братья-славяне.

— Ах, — всплеснул костлявыми руками Горчаков, — нельзя отдать Подгорицу, так отдайте Спуж.

— Спуж ещё дальше Подгорицы, в глуби страны — заметил кто-то из находящихся в комнате.

— Что-нибудь надо отдать, — утвердительно сказал канцлер, — я слаб в географии этих мест. Для меня вообще не существует великих границ.

Затем, как ни в чём не бывало, Горчаков пустился в анекдоты и воспоминания о том, как он, будучи простым поверенным в делах России в Вене, оказал неоценимую услугу черногорцам, оформив русский паспорт для черногорского владыки Петра. «Будьте милы, — повторил Горчаков, прощаясь с черногорцами, — не идти же нам из-за вас в драку с Австрией».

— Обещайте, что не выловите всю рыбу в Адриатике, — шутливо прибавил русский посол в Берлине Убри.

— Мы и так довольствуемся простыми дождевыми червями, господа! — грустно пошутил Станко Радонич.

Старческая болтовня Горчакова, его похвальбы, поразительное незнание общеизвестных фактов, произвели на Анучина самое тягостное впечатление. Ему было стыдно смотреть в глаза Божко и особенно Радонича, своего боевого товарища по войне в Черногории в 1876—1877 годах. «Боже ж ты мой, — думал Анучин, — и это наш первый уполномоченный! И это в его дряблые руки «снова отданы интересы России». Катастрофа! Кто поможет ей, многострадальной?» Да уж. А ведь на первый взгляд Горчаков показался ему пресимпатичным стариком... «Он просто позорящая Россию развалина», — мрачно заключил Анучин. При таких переговорщиках от конгресса, в котором ему предстояло участвовать, ничего хорошего ожидать не приходилось.

Ровно через два дня он записал в свой дневник: «Видел всех наших уполномоченных, говорил с ними, и дело наше стало представляться мне в большем ещё тумане, чем прежде. Подробной инструкции, разъясняющей взгляды России и точно определяющей то, что она желает, — кажется, нет. Сами уполномоченные видимо не спелись между собою и смотрятся врозь. Судя по словам Шувалова, он, кажется, считает себя за главное лицо, а Горчаков — декорация. Впрочем, это моё первое впечатление. Горчаков только хвастается, болтает и рассказывает нелепые анекдоты, а Шувалов говорит — сегодня у меня соберёмся; вы состоите при мне, мне обещал Бисмарк, и проч.».

Казусы начались уже на следующий день. На первом званом обеде у прусского кронпринца, куда были приглашены все уполномоченные великих держав, а всего более 180 человек, победителям в этой войне, по случаю которой собственно и собрался конгресс в Берлине, не нашлось места. Русскую делегацию и двух турок оставили в самом конце стола, впереди которого восседал с высохшей физиономией австрийский министр иностранных дел Андраши.

Оказалось, что уполномоченных рассадили в алфавитном порядке представляемых ими государств, и русским поневоле пришлось занимать предпоследнее место рядом со своими побеждёнными врагами.

«Конгресс открылся, но результаты его совещаний будут, вероятно, до конца храниться в тайне; да и о самом направлении, принятом его занятиями, нельзя сейчас же ожидать известий. Первое заседание было посвящено формальностям, а первое деловое заседание будет не ранее понедельника. Большой промежуток объясняется тем, что имеется в виду «подготовить» успешный ход занятий конгресса посредством предварительных объяснений между уполномоченными. Такие закулисные переговоры уже и начались: граф Андраши совещался до позднего часа ночи с графом Шуваловым, а на другой день в течение утра граф Андраши имел несколько совещаний с лордом Биконсфильдом, который толкует о чём-то со своим товарищем лордом Солсбери у себя на квартире; потом граф Шувалов имел ещё непродолжительное совещание с лордом Солсбери и кое с кем ещё.

Такого рода известия, конечно, не могут представлять интерес. Они только подтверждают, что если эти отдельные переговоры оказались так необходимы, то значит предварительные соглашения между главными заинтересованными державами, которые должны были так облегчить собрание конгресса, были не многоплодны».

Москва, 2 июня // Московские ведомости. 1878