Балканская звезда графа Игнатьева

«За болгарской драмой последовала боснийско-герцеговинская комедия» — так выразился берлинский корреспондент «Таймс» о решении конгресса принести две турецкие провинции на «закуску» Австрии. Англия за демонстрацию своих броненосцев и декларацию защищать владыку правоверных, получила от султана остров Кипр. Было над чем задуматься. Русские войска перешли через Дунай, перемахнули через непроходимые некогда Балканы и почти держали в своих руках ключи от Царьграда. Всё, как снег 1878 года, таяло буквально на глазах, и, наконец, плоды их победы вместе с последними почерневшими сугробами испарились под берлинским солнцем.

А Бисмарк расслабился. Он выглядел абсолютно счастливым человеком, опуская шуточки по поводу уникальной роли иностранного министра перед Россией: «Своим поведением во время конгресса я заслужил бы высший русский орден с брильянтами, если бы таковой у меня не имелся давно!» Слушатели хохотали от души. Ещё более циничными выглядят слова английского посла Лэйярда о Берлинском конгрессе, сказанные им несколько позже генералу Михаилу Скобелеву: «Когда галлы взошли в Капитолий, гуси закричали, и галлы испугались. Мы сделали как гуси, и русские испугались».

Короче, наступил полный мир....

Дмитрию Гаврииловичу Анучину пребывание в Берлине казалось каторгой. Его душа честного русского человека птицей-синицей рвалась домой: «Мне здесь нестерпимо тяжело! С каким восторгом я выберусь отсюда».

В день отъезда вместе с Боголюбовым он пришёл проститься с князем Горчаковым. Утомительная беседа, от которой они отделались с большим трудом, длилась почти час. Канцлер с необычайным многословием и старческой откровенностью рассказывал о значении богатства и о том, как он успел сделать богатыми своих сыновей женитьбой на богатых и покупкой задешево выгодных имений.

Любые низкие помыслы претили Анучину. Однако то, что он услышал от самого князя, подтвердило давно ходившие слухи — экономиями и биржевыми спекуляциями Горчаков нажил не менее двух миллионов рублей серебром!

САМАЯ ЧЁРНАЯ СТРАНИЦА В СЛУЖЕБНОЙ КАРЬЕРЕ КАНЦЛЕРА

Почти всё лето Игнатьев провёл в Киеве и у себя в деревне, в ставшей уже родной ему «Крупке». Но всё это время он пристально следил за событиями, разворачивающимися в Берлине. Новости были неутешительные. Он понял, что в Петербурге так и не отдали себе отчёт в степени политического поражения, которое понесла Россия в результате Берлинского конгресса.

В августе 1878 года Игнатьев прибыл в столицу. На этот раз по семейным делам: надо было отдавать старшего сына Леонида в Пажеский корпус. В этот же день на Михайловской площади, в людном месте, среди белого дня был убит Мезенцев, шеф жандармов. Царь тем не менее нашёл время для встречи со своим крестником. Расстроенный Александр старался держаться, будто ничего не случилось, но Игнатьев сразу заметил его состояние.

— Послушайте, Игнатьев. Я понимаю вашу обиду. Но чувство обиды никогда не было хорошим помощником ни в каких делах. Что скажешь, не правда ли, хорошо меня угостили в Берлине?

— Вам виднее, ваше императорское величество, — повёл плечами Игнатьев. — Теперь, когда я в отдалении от дел — улеглись страсти, улетучились обиды. Все мои помыслы о семье. Сын уже большой — надо определять на учёбу в корпус.

— Раз я прошу поделиться мнением, значит, это мне нужно. Сан-Стефанский договор порядочно обрезали, как считаешь? Чем можешь меня утешить?

Повисла пауза, затем Игнатьев, прерываясь, будто заново переживая давнишние впечатления, ответил императору: «Ничего почти не осталось от моего договора. Весь смысл или вкус утрачен, ибо Сан-Стефанский договор был сделан под русским соусом, а Берлинский под австро-венгерским. Вкус получился другой».

Император помрачнел и полез в карман за папиросой с жёлтой длиннейшей гильзой-фильтром...

Игнатьеву пришлось дожидаться окончания доклада министров, пока государь повторно вызвал его к себе. Выходившие из кабинета сановники явно сторонились его, приветствуя холодно, едва заметным кивком головы, хотя некоторые, как ему показалось, смотрели явно сочувственно.

Александр II ходил но кабинету лихорадочно возбуждённый, с каким-то сумрачным блеском в глазах. На столе, в картонной папке, были сложены депеши и телеграммы. «Они меня обманывали, понимаешь?! Они меня — и Шувалов, и Горчаков — пугали, грозя постоянно войною с Англией. А я дал слово», — горячился царь. По его словам, выходило, что Шувалов вымаливал и вымогал, шаг за шагом, уступки, пользуясь тем, что ему было известно, насколько он измучен войной и опасается разорения России. Эмоциональная вспышка заняла минуту-две. Александр сумрачно сел в кресло, откинулся на спинку, как бы в изнеможении прикрыв лицо ладонями. Затем отнял руки от лица, точно просыпаясь, потёр массирующими движениями переносицу. Большие голубые глаза навыкате пытливо смотрели на Игнатьева: «Меня обобрали врасплох. Можешь ли ты составить объяснительную записку с указанием на разницу между Берлинским и Сан-Стефанским договором?»