Балканская звезда графа Игнатьева

«Но уж какой мир, какая тишина! Такая, о которой в Москве и Петербурге и понятия не имеют!» — восхищался Аксаков, очутившийся после столичной жизни на родной «славянофильской» почве. Село — дворов каких-нибудь 50 или 60 — примыкало вплоть к усадьбе, так что от балкона до улицы нет и ста шагов, но его не слыхать: нет ни кабака, ни собак, народ умный. О внешних событиях напоминал лишь московский почтамт, продолжавший добросовестнейшим образом пересылать ему письма, адресованные на имя Председателя Славянского общества. Писали ему в основном из Южной Болгарии и Македонии, причём не только простые люди, но и митрополиты. В каждом таком письме звучали стоны и вопли: «Скажи, Москва, что нам делать, и мы повинуемся Твоему Гласу!» Иван Сергеевич не знал, что ответить и не хотел никому отвечать, но письма всё же не выкидывал, а аккуратно собирал их в подшивку. Как-то деревенское уединение было нарушено приездом художника Репина, решившего написать портрет опального политика и публициста.

— Вы, вероятно, знаете, что но высочайшему повелению я отрешён от должности председателя Московского Славянского общества, — с извиняющим видом объяснял Иван Сергеевич художнику. — Следовательно, и действию моему на болгар положен предел.

— Не знаю, как насчёт политики, но, по-моему, ограничить искусство каким-либо определённым требованием нельзя, — парировал ему Репин. — Всё зависит от фантазии и замысла творца. Да и политика у меня проста — берёшь определённое количество краски — кладёшь на нужное место. Вот и всё!

Нет, далеко не всё так было просто, как считал Репин. Старая поговорка гласит: ищи того, кому выгодно. Пресса в Англии, Франции, Германии и Австрии с единодушным злорадством встретила весть о ликвидации общества и об изгнании «панславистского революционера» Аксакова.

«Отныне воинственная (т.е. националистическая) партия в России будет лишена возможности заниматься судьбами славянства», — заявил в речи на помпезном банкете у лорда-мэра Лондона сэр Биконсфилд.

За вас, джентльмены и леди!

ПРИВАТНЫЙ РАЗГОВОР В КУПЕ С КАНЦЛЕРОМ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ

Две недели спустя после этого события вечером по перрону Варшавского вокзала в Петербурге прогуливалась Ольга Алексеевна Новикова. Она давно должна была занять своё законное место пассажира 2-го класса в купе поезда, отправлявшегося в Берлин, так как до отхода поезда оставалось минут десять, не больше, и кондуктор уже бросал на неё сердитые взгляды, мол, пора, дамочка, в купе. Тоска! Никого из знакомых. Никто не подходил к ней, не бросался с восторженными криками, не смотрел с тихим обожанием: «неужели это вы, та самая мадам Новикова?!» «Как же это гнусно, столько сделать для России и оставаться неузнаваемой на родине» — примерно такие мысли вертелись в ту минуту под изящной английской шляпкой мадам Новиковой, пока она не заметила канцлера Российской империи князя Горчакова.

Сутулясь, старец чинно шествовал к вагону первого класса, окружённый толпой подобострастных чиновников Министерства иностранных дел. И тут в голове у неё мелькнула мысль: «Вот он мой шанс!» Новикова сделала решительный шаг вперёд, буквально протаранив спину одного из провожатых князя, толстого чиновника с рыжеватыми баками. Сумочка вылетела из её рук — и как удачно — прямо под ноги канцлеру. Секретарь тотчас же поднял её, а на Ольгу Алексеевну уже смотрели слегка прищуренные под пенсне глаза канцлера:

— Ольга Алексеевна, милейшая, как я рад вас видеть! — Горчаков расплылся в широкой улыбке, — слышал, что вы ездили в Москву. Что там делается?

— Именно то, что и должно делаться. Все в страшном негодовании на изгнание Аксакова за его правдивое слово, — бойко ответила Новикова.

— Ах да, я помню, вы большой друг Аксакова. А в каком вагоне вы едете? Не пройдёмте ли ко мне? Нам будет удобно скоротать дорогу за беседой.

— Что вы, что вы, ваше сиятельство, — для приличия засопротивлялась Новикова, но Горчаков уже крепко взял её под руку и повёл к своему вагону...

Поезда Варшавской линии отличались удобными и богато обставленными вагонами, предназначавшимися, в первую очередь, для пассажиров первого класса. По этой дороге ходил императорский поезд и ряд «семейных» составов, принадлежавших самым богатым и влиятельным российским фамилиям. Канцлер ехал со всеми удобствами в двух роскошных купе: в одном размещался он сам, в другом ехали сопровождающие его секретари с бесконечными саквояжами своего шефа. Последние дверцы поезда захлопнулись, раздался свисток, и колёса завертелись.

— Князь, я сегодня проснулась с голосом оперной певицы, державшей ноту «ля» высоко над уровнем моря. И только ваше появление на перроне спасло меня от неизбежного провала в финале среди этой пошлой мещанской публики!

— Неужто? — Горчаков иронично посмотрел на собеседницу.