Балканская звезда графа Игнатьева

— Моя бабушка мне любила повторять: «чтобы определить «породистость» мужчины, нужно всмотреться в его скользящий взгляд на женщин». На те образы, на которых этот взгляд останавливается. Если он умеет отличить аристократку от плебейки, то с ним можно начинать серьёзный диалог. Вы как настоящий аристократ обратили свой взгляд на меня, и я признательна за ваше приглашение продолжить беседу в вашем вагоне.

— Так давайте начнём, — ухмыльнулся канцлер и велел своему помощнику: «Прошу вас заказать хорошую закуску повару, какое-нибудь хорошее жареное, сладкое, пирожное, чая, а главное — бутылку замороженного шампанского и вина».

Новикова между тем уже философствовала на излюбленную тему взаимоотношений полов: «Красота — понятие многомерное... и неуловимое. Глубина мужского взгляда на женщину определяет его внутренний масштаб и горизонты. Ни одна женщина не являлась для вас истинной царственной загадкой. Галерея образов никогда не заменит впечатления от одного шедевра...»

— И что же можно сказать в моём случае, сударыня? И как вы это определили?

— Я читаю лица, мысли, души совершенно необъяснимым способом. Знаете, Александр Михайлович, что происходит на стыке рационального и иррационального?

— О, это слишком сложно для меня!

— Вовсе нет. Глубина мужского взгляда на женщину определяет его внутренний масштаб и горизонты. Хотя сегодняшний взгляд на женщину весьма фривольный и непритязательный, к сожалению... Чтобы иногда разобраться в отношениях, нужно чуть ли не в микроскоп посмотреть. Увидеть, ужаснуться, отшатнуться. Принять или мужественно отринуть, чтобы дать дорогу своей душе, своему «я» в другом человеке, тому, кто пробуждает смыслы и ощущение вечного в тебе, а не приземлённые инстинкты и извечное «хождение по воде».

— Увольте, сударыня, я слишком стар для подобных изысканий. К тому же я так долго обманываться был рад, что потерял смысл привычных наслаждений. Одна рука делала, другая сопротивлялась. Один глаз соблазнял, другой равнодушно моргал. Я не давал больше имён женщинам, потому что они стали приходить в мою жизнь только во сне. Теперь моё дело — скучная внешняя политика, ноты, меморандумы, переговоры...

Тут наконец подали жаркое, майонез и салат. Официант принёс два фужера и серебряное ведёрко со льдом. И в нём бутылку шампанского. Горчаков отправил вилку в рот и, жуя салат, продолжил: «Нам, кажется, повезло: повар не проходил кулинарной школы у моей покойной тёщи», — и он улыбнулся госпоже Новиковой, — вы не можете мне отказать в удовольствии выпить за вас, сударыня?»

После жаркого Горчаков обмяк — жаркое он любил. А на столе появились бутылки с лёгким вином, чай и тарелки с конфетами и печеньем. Теперь ему захотелось поболтать с Ольгой Алексеевной на политические темы. Канцлер вытер салфеткой лоснящийся подбородок, и под качающий ритм поезда между Горчаковым и его новой спутницей мерно потекла весьма любопытная беседа.

Но, прежде чем мы перейдём к ней, точнее, к её содержанию, остановимся на личности самой Новиковой. Ольга Алексеевна была довольно мила, весела и энергична, свободна в обращении. Не одному кавалеру она вскружила голову. Короче, дамочка ещё та!

— Я вовсе не из столичных или, что хуже, губернских «эмансипе» и не из тех экстремисток, которые ненавидят мужчин. Для меня нет «неинтересных» мужчин. Тем более в мои годы, — кокетничала Новикова, — начинается самый прелестный возраст зрелой и настоящей женщины.

Горчаков глядел на неё и внутренне усмехался. Он хорошо знал цену своей попутчице. Ольга Алексеевна, крестница императора Николая I, принадлежала к дворянской семье Киреевых, входившей в ближайший круг славянофилов Хомякова и Аксаковых. Мать Ольги Алексеевны, Александра Васильевна, известная красавица, воспетая Пушкиным и Лермонтовым, в 1840—1860-х годах была хозяйкой великосветского салона в Москве. Как говорят, яблоко недалеко падает от яблони. Ольга унаследовала от своей матери страсть к салонной жизни, но не её красоту. У неё было некрасивое, крупное, широкое русское лицо с добрыми умными глазами. Лев Николаевич Толстой, приударявший поочерёдно за сёстрами Киреевыми, называл её «Маланьюшкой». Но «Маланьюшка» оказалась вовсе не так проста, как это представлялось будущему классику мировой литературы.