Балканский рубеж

– Польщен знакомством, – по-русски сказал Маевский, одарив Шаталова стальным рукопожатием и прямым взглядом глаза в глаза.

– Приятно познакомиться, – по-сербски ответил Шаталов.

Милич не предупреждал, кому еще известны подробности его появления в Глоговаце. Имело смысл соблюдать конспирацию.

– У вас не сербский говор, – сказал Маевский, удерживая руку Шаталова.

Язык у него был чистый, без акцента, но с еле уловимой странностью – то ли в произношении, то ли в интонациях. Из эмигрантов, догадался Шаталов, и давно уже здесь, может, даже с детства.

Милич удивленно смотрел, как затянулось русское рукопожатие.

– А у тебя не сербская фамилия, – сократил дистанцию Шаталов.

И зачем-то уточнил:

– Поляк?

Они, наконец, сели за стол. Маевский, как ни в чем не бывало, положил себе из кастрюли пару половников чорбы, отломил лепешку. Но прежде чем приступить к еде, быстро и четко доложил Миличу о состоянии дел в проблемных точках. Шаталов ел суп и тихо завидовал легкости и красоте сербского языка в эмигрантском исполнении.

Чорбой обед не ограничился. Всем принесли по плескавице – жаренной на огне плоской котлете размером почти с тарелку – и свежих овощей на стол.

– Я рассказал Радо про беженцев из Селины, – сообщил Милич Маевскому. – Думаю, лучшего способа начать действовать и не придумаешь. Познакомь Радо с твоими людьми. Обсудите, кого можно подключить к делу. Я очень рассчитываю на тебя, Андрей.

Милич поднялся из-за стола, что-то сказал подошедшей хозяйке. Прежде чем уйти, дал инструкцию Маевскому:

– Стол за мой счет. Сейчас тороплюсь в Приштину, а вы спокойно заканчивайте. Андрей, после обеда покажи Радо архивный шкаф.

Когда комиссар ушел, Маевский промокнул салфеткой уголки губ и сообщил – снова по-русски:

– Я не поляк. Мой дед попал сюда мальчиком. Прадед служил в кавалерии. После Октябрьского переворота участвовал в Ледяном походе, стал инвалидом по ранению. Потом был направлен с особой миссией в Белград. К тому времени красные взяли Крым. В общем, Маевские обосновались здесь – как и половина врангелевской армии. Вот уж не думал, что однажды попаду под начало красного командира.

– Красные, белые… – примирительно сказал Шаталов. – Ты русский – и я русский. А цвета не важны больше. Думаю, это к лучшему.

Но примирения и братания не последовало. Взгляд Маевского был холоден как лед.

– Почему, собственно, вы мне тыкаете? Полагаете, что незначительная разница в возрасте или больший боевой опыт дают вам на это какое-либо право? Оставьте ваши совдеповские привычки, вы не дома! Не уверен, что мы сработаемся. Честь имею!

Маевский резко поднялся, щелкнул каблуками и быстрым шагом направился к выходу. Честь он, мать его, имеет! Шаталов не ждал от себя такого бурного всплеска раздражения. Но поторопился вслед за Маевским.

Догоняя потомственного белогвардейца, Шаталов смотрел в стриженый затылок и пытался представить себе заграничную эмигрантскую жизнь.

Не было в детстве тезки ни октябрятских звездочек, ни пионерских галстуков, не взвевались кострами синие ночи. Не бился в тесной печурке огонь, не стоял над горою Алеша. Смотрел Андрей Маевский другие мультфильмы и читал другие книги. И история уходящего века выглядела в его учебниках совсем по-другому. Возможно, черное считалось белым. А красное – черным.

Это надо было принять во внимание, сжиться с этим. Главное, что Милич не ошибся в человеке. С Маевским можно было идти в разведку. Такие вещи еще с Афгана давались Шаталову интуитивно, на ощущениях, и ошибался он редко.

Пришлось укротить самолюбие, свернуть его в трубочку и убрать подальше. А заодно вспомнить подзабытые уроки литературы за девятый класс. Почти поравнявшись с Маевским, Шаталов негромко позвал, на этот раз нарочито по-русски:

– Андрей… Как вас по батюшке?

Маевский косо взглянул на «красного командира» и неохотно ответил:

– Георгиевич.

– Андрей Георгиевич, голубчик, не время нам сейчас цапаться и любовью к Руси-матушке мериться. Будет время, и все обсудим. Милич нам совместную задачу поставил. Так что давайте дело делать!

* * *

Маевский привел Шаталова на безлюдный берег тихой извилистой речушки на окраине Глоговаца. Шли пешком, путь был неблизкий. Хватило времени, чтобы уже по обоюдному согласию перейти на «ты».

– Хоть понимаешь, что из тебя сделают щит, прикрытие? – спросил Маевский. – Все идеи про отряд быстрого реагирования, и наши дальнейшие действия, и неучтенное оружие – все ляжет на тебя, Радо. Милич не всесилен. Его поддержки может не хватить.

– Он поверил мне – я поверил ему, – сказал Шаталов. – Не впервой, разберемся. Я уже тут, из песни не выкинешь. Снявши голову, по волосам не плачут.

Несколько лодочных гаражей прятались в густом ивняке. Маевский провел Шаталова по скрипучим мосткам, снял с одной из дверей навесной замок.

– Добро пожаловать в «архивный шкаф», – сказал он. – Небогато, но…

Сарай был пуст, между сваями плескалась илистая вода. В глубине сарая под дерюгой обнаружилось два ящика. В одном, поменьше, были насыпаны навалом ручные гранаты. В другом лежали завернутые в промасленную ткань автоматы, ружья, пистолеты.