Баллада о Чертике

Действительно: как молочный скот, так и свиньи пользовались механическими поилками, а корма перемещались с места на место в контейнерах, приводимых в движение электричеством. Одна только на диво крупная свинья с обвислым ухом грубо расталкивала своих товарок, пробиваясь к еде.

— Принимайте на ночевку гостей из воеводства, — сказал председатель.

— Забота о гостях — моя обязанность, — ответила вдова.

Богдан обратил внимание, что свинья, услыхав слово «воеводство», запрядала ушами и приподняла голову.

— Хорошо выспятся — и с нашими делами быстрей разберутся, — пошутил председатель.

Свинья вдруг встала на задние ноги. И застыла, перебирая в воздухе передними копытцами, чтобы удержать равновесие.

Задович улыбнулся, покосился на Богдана и покачал головой: ну и ну!

— И-и-и, — поморщилась Яскульская, — это она так…

Председатель тоже только пожал плечами: обыкновенная свинья, ничего особенного.

Он уже спешил и распрощался с гостями. При сложившихся отношениях, разумеется, не могло быть и речи об устройстве банкета на общественные средства. Да и председатель явно не желал путать служебные дела с личными. Приехавших по делам службы командировочных в принадлежащую ему лично квартиру он не пригласил.

Комната для гостей оказалась уютной и хорошо обставленной, но тем не менее, после того как вдова Яскульская подала чай и вернулась к своим занятиям, там воцарилось далеко не безоблачное настроение.

Задович злился на водителя. Водитель оправдывался: «А… а что я?», «…а как я мог?..»

Ни один из них не был приверженцем взгляда, что жизнь в деревне ближе к природе, отношения проще и нравы чище. Сомнительно даже, чтобы в такой напряженной атмосфере имело смысл ссылаться на авторитет Жан-Жака Руссо.

Наконец они умолкли. Засохшая виноградная лоза под порывами зимнего ветра раскачивалась как часовой маятник. Время шло.

— А что, если… это… Я бы мог, того… — несмело заговорил шофер.

— Магазин уже, наверное, закрыт, — сказал Богдан.

— Тогда в чайную… Надо спросить у хозяйки… — не сдавался шофер.

Задович, все еще злясь, не отзывался, но во двор вместе с ними вышел.

Вдова хлопотала в свинарнике. От нее они узнали, что чайную давно ликвидировали, а кружок деревенских домохозяек объявил беспощадную войну нелегальной торговле спиртным и одержал в этой войне безоговорочную победу.

Яскульская — очень тактично, правда, — намекнула, что и здесь, в деревне, имеются кое-какие возможности для приятного времяпрепровождения.

Богдан даже немного смутился.

Шофер, однако, человек бывалый, отвел Яскульскую в сторонку. Понизив голос, он объяснил ей, что деревне совсем бы не помешали несколько лишних тонн удобрений, а этот (шофер указал глазами на своего начальника) многое может. Вдова что-то прикидывала в уме, хмурилась, но аргументы явно производили на нее впечатление.

Во время разговора водителя с Яскульской дремавшая в загончике громадная свинья проснулась и начала пятачком энергично толкаться в калиточку.

Яскульская посмотрела на свинью:

— Разве что эта…

Они не поняли.

— Дорожникам летом она откуда-то приносила…

— Свинья? — удивился Богдан.

— А что, бывает. За границей, говорят, свиньи трюфели ищут, — загорелся шофер и первый вытащил кошелек.

Яскульская вынула скобу. Свинья, зажав в пятачке банкнот, припустила галопом в темноту. Не прошло и получаса, как она вернулась с поллитровкой.

На следующий день встали поздно. При бледном утреннем освещении гмина уже не производила столь приятного впечатления. Возможно, причиной тому было злоупотребление спиртным (свинья потом принесла еще несколько бутылок), а возможно, черные деревья и снег вперемешку с дождем. Не исключено также, что некоторый осадок оставили многозначительные похрюкивания, раздававшиеся, когда за столом разговор заходил о председателе и о достижениях гмины. Чешек Задович, человек открытый, непосредственный (иногда даже чересчур), похоже, жалел об излишнем панибратстве с живым инвентарем вдовы Яскульской.

Когда они уходили, хозяйка попрощалась с ними, правда, вежливо, но очень уж официально, можно даже сказать, натянуто. Свинья в хлеву отсыпалась.

Богдан вскоре перешел на другую работу.

О деревне ему, однако, время от времени что-нибудь напоминало: то одобрительная заметка в прессе, то передача по радио, в которой гмина приводилась в качестве примера. Про свинью же он начисто забыл.

С Чешеком Задовичем Богдан потом встречался два или три раза. Весной зашел к нему по какому-то делу.

— Смотри, — сказал Чешек, — получил, представь себе, во вчерашней почте.

Адрес на конверте был написан крупным корявым почерком. Писавшему занятие это давалось явно с большим трудом. Внутри лежал вырванный из тетради листок. На нем несколько слов:

«Чешек, спаси! Если не поможешь, меня прикончат». В том месте, где обычно ставится подпись, виднелось грязное пятно.

— Похоже на… — неуверенно предположил Богдан.

— Именно. Отпечаток копыта.

— Ну и ну, вот это свинья…

— Что ж, инстинкт самосохранения. Ее можно понять. Хотя… — Задович поморщился. — Честно говоря, мне это совсем некстати…

— Что же ты сделаешь?