Баллада о царицынском муже и корсарской жене (СИ)

Зоя не сводила с Николая глаз, но тот был так поглощен насущными вопросами инженерии, что не заметил ее наблюдающего взгляда. Ей же лучше: пусть он не думает, что за годы, проведенные вместе, она до того обросла сантиментами, что разглядывала его, как влюбленная без памяти девица. Хотя, справедливости ради, так оно и было.

Зоя смотрела на широкие линии покатых плеч, за которыми так любила прятаться керамзинская ребятня; на усыпавшие переносицу веснушки, похожие на капельки меда – после возвращения из моря их всегда становилось больше; на густые брови лицедея, который мог оживить их самой незатейливой гримасой.

И пусть ребячливость в красивых чертах давно уже обратилась в надменное лукавство, вот-вот да и показался на миг кончик языка, тянущийся к носу, пока узловатые пальцы марали бумагу цифрами и линиями, точно двигались по неслышной команде.

– Любуешься мной, а, Назяленская? – вдруг заговорил он, не отрываясь от чертежей. Вместо этого повернул их под другим углом, с минуту поразглядывал, довольно хмыкнул и снова занялся делом. – Не осуждаю, я красивый. А новые моросеи, вот увидишь, станут моим величайшим изобретением, за которое тебе, женушка, впору выдать мне медаль. Устроим праздник великих выдумок, всех пригласим – пусть покажут прелестные заводные игрушки и станки с ручным управлением.

– А гвоздем программы станет дивное озерное представление? – полюбопытствовала Зоя.

– Оно самое. Но, признаться, выбор между ним и десертной композиций размером с купол Малого дворца дался мне нелегко.

– Ты повторяешься, – сказала она, припомнив, как однажды Николай самолично заронил зерно сомнения в действие моросеев. Казалось, это было в другой жизни, когда все, что заботило Зою, было будущее Равки и ее гришей. Когда она была генералом, а не королевой. Когда казалось, что сам Санкт-Илья в цепях быстрее сойдет в своем святом обличье с икон и спляшет в песках Неморя, чем златовласый любимец народа пожелает драконью плебейку и ей принесет клятву любви и верности.

Николай оторвался от чертежей и наклонился к ней, фатовато улыбаясь. Зоя знала это его выражение: он замышлял что-то грандиозное или грандиозно опрометчивое – поди разбери – и сам собой был донельзя доволен.

– Нет, в этот раз все удастся. Керчийцы, каэльцы, шуханцы – все захотят к нам в союзники, а нам только и останется, что упрямо топнуть ножкой, малость попривередничать и денек-другой подождать, когда вместо одной козы нам предложат две, а потом и все стадо.

Зоя прищурилась:

– Подозрительно похоже на тактику мошенника и вора.

– Бизнесмена, – поправил Николай. – Когда тебе предложат стеклянную подделку, скажи, что другие дают фианит, но не соглашайся, даже если цену удвоят, потому что к чему тебе парочка славных имитаций, когда ты можешь получить безупречный бриллиант?

– Или не торгуйся за то, что по праву твое, – фыркнула Зоя.

– Ну, любовь моя, за последние годы мы, безусловно, преуспели, но сомневаюсь, что Равке уже впору играть роль требовательной дамы. Но кавалеров на крючок мы обязательно подцепим – изобретательностью, чувством юмора и превосходными манерами, – отозвался он и упрятал начальные эскизы между страниц своего дневника, который всюду носил с собой, как иные носят чудотворные иконы и костяные обереги, и в который то и дело что-то записывал с видом не то ученого мужа, не то прославленного летописца.

Рукава его рубахи были наспех закатаны до локтей, в левой мочке золотилась сережка, на пальцах красовалось не меньше дюжины чудных колец, а кожа давным-давно обратилась в доспехи южного солнца, утратив навечно бледность северян. И пусть двигался Николай с грацией царского сына, в эту минуту он походил скорее на плутоватого мореплавателя, пленявшего своей диковинной иностранностью. На суше он был уже с неделю, а от него все еще пахло морем и заграничными специями.

Будто прочитав ее мысли, Николай вдруг сказал:

– Как только вернемся в столицу, снова приму вид благородного вельможи самой высокой и чистой пробы, а пока, если не возражаешь, желаю еще немного побесчинствовать, – он проказливо подмигнул и стянул через голову рубаху, обнажая крепкое тело. На шее болтался вышитый лазурной нитью оберег с моряцким святым – сердечный подарок капитана Гафы, который Николай снял и отложил в сторону, любовно пригладив тесемку.

В ответ на его слова Зоя изогнула бровь:

– И что бы это значило?

– Когда я сказал, что с удовской дачи ничего не разглядеть, я, само собой, имел в виду возможность щеголять по угодьям в чем матушка родила и быть уверенным, что ни одна живая душа тебя за это не осудит. Мы здесь одни на три версты, а то и на все четыре, а кикиморы так и манят в свой дивный пруд.

Отсюда, надо полагать, их безмятежная дача с бесконечным обеденным столом, просторной верандой и застекленным сливовым садом в самом деле казалась пятном размером с игольное ушко, а заново отстроенная костлявая мельница по другую сторону пруда и вовсе виделась кукольной.