Баллады снова солгут

Как жалко! Прихотливый, чарующе плавный слог Гальдры Асагримм успел меня захватить, но запись оборвалась. Словно наставница — она виделась мне статной, рослой женщиной без свойственной магессам Тунглид Рэтур напыщенности — зачитала вступительную часть своей лекции, а затем молча вышла из онемевшей аудитории. Её слова вызывали невольную улыбку: сложно было описать отношение учёных мужей из Тунглид Рэтур к познанию точнее, чем это сделала она. И ничегошеньки не изменилось со времени её удивительной лекции, уж я-то знаю! Следующая страница. Полустёртая, словно бы инородная, поблекшая…

«Гальдра Асагримм, адепт Лоорэ, была лишена учёной степени и удалена из Долины Тунглид Рэтур в Аустеру 514 года за несоответствие своему высокому званию преподавателя и взращивание ложных идей среди учеников».

Что?..

Я перечитала отрывок из лекции. Серьёзно? Женщину, рассуждающую о любви к познанию, выгнали из Долины как недостаточно пригодную для преподавания? Отбор в учителя настолько жёсткий, что несоответствия в знаниях там случиться не могло. Если перечислять все философские школы, которые в Тунглид Рэтур когда-либо существовали, это займёт всю оставшуюся ночь. Для Долины Магов ценно все, что можно назвать словом «идея». Пусть даже кому-то она показалась ложной. Степеней и званий там лишают за совсем другие проступки! Кому и чем могли повредить очередные безобидные рассуждения?

Или они не были безобидными?..

Я перечитала текст в третий раз. Прямо-таки руководство для влюблённого юноши. Причём неважно, в женщину или в науку. В лекциях адептов Нэль, будущего военного резерва Тунглид Рэтур — за который Тан Глэйд готов отдавать едва ли не полказны каждый год, лишь бы соседи не перекупили — гораздо больше двусмысленностей. Немудрено ведь зазнаться при такой-то славе…

Что-то важное я тут упускаю, как пить дать. Что-то такое, что мой умишко не в силах даже обозреть, не то, что переварить.

Небо все пело, разбрасывая по заснеженным скалам свои сияющие шали. Прибивай меня к земле сознанием моего ничтожества, злорадно хохочущий разум. У тебя на это целая ночь.

17

Небо над скалами серебрилось рассветом. У меня болели глаза, и нежное утреннее небо казалось им мучительной насмешкой. Святоша точно найдёт немало причин для веселья днём, когда я буду расплачиваться усталостью и болью во всем теле за своё упрямство, но что уж тут поделать. Мне не жалко.

Утро обещало быть величественно спокойным. Никакого тумана, никаких призраков меж скалами. Никто не собирался тревожить мой и без того измучённый бесполезным ночным бдением ум. Виновника я даже не попыталась разбудить в его смену — пусть отдохнёт. В конце концов, кто сказал, что не усталость — причина его странных видений? Может, пугающая загадка сама собой разрешится, если дать ему выспаться. Усталость иногда такое делает с людьми…

Здесь, в пределах Аутерскаа, было царство зимы. Тут ей не приходилось тревожиться о том, как выгнать назойливую осень и как оттянуть неминуемый приход торжествующей весны с её шумными капелями и кошачьими хоралами. А потому и хмурилась зима редко, все больше стремясь явить себя с лучшей стороны.

И неудивительно, ведь в обжитых землях её и впрямь не очень-то любят, так чего же красоваться? Россыпью холодных бриллиантов не соблазнишь того, кто мечтает о мягкости травы под босыми ногами и лёгкой охоте без риска проснуться в лесу с отмёрзшими напрочь пальцами…

В общем, мысли мои окончательно утратили связь с действительностью, жалея несчастную зиму с её никем не оценёнными достоинствами. А о чем ещё думать в эти часы? О том, как объяснить Святоше, что башня у него и впрямь малость дала крен? Или о том, что мы будем делать, если станет ещё хуже? Как тут быть?

Я подбросила остатки дров в ласкавшийся ко мне костёр. Точно кот, право слово, жаль только, что не погладить. Жил один такой блохастый в «Бревноликой Стерве», почти каждое утро приходил ко мне за корками… пока Гведалин шутки ради не налил ему своей водицы.

Кота тогда было жаль, но себя все же было бы куда жальче, если бы я, вздумавшая лезть в глаза пьяному торговцу порченым счастьем, схлопотала бы «по заслугам» от его молодцов. Я вздохнула. Пора было заняться завтраком. Святоша никогда не догадывается приготовить еду заранее, стоя на утреннем карауле — если не попросить, конечно. Я потянулась к котелку, раздумывая, пустить остатки травяного запаса на отвар сейчас или поберечь на обратный путь.

И тут странный, высокий женский голос раздался откуда-то сверху, со скал, выводя залихватски-тревожную песню. Знакомо… точь-в-точь такой же крик я слышала в ненастном мраке перед тем, как потеряться и угодить к гоблинам. «Ку-ку, где ты? А? Где ты?». Мне стало жутко, несмотря на вступавший в свои права рассвет. «Ау-у!» — позвало неведомое и засмеялось. Меня прошиб холодный пот, и я кинулась будить Святошу. Много усилий не потребовалось: стоило мне коснуться его, и он тут же сел на своём одеяле. Глаза, правда, открыл мгновением позже.

— Так. Я выспался, а вокруг светло. Ты совсем…