Баллады снова солгут

Масляная лампа, всего лишь масляная лампа на подоконнике… Теперь, когда мои глаза привыкли к свету, он казался гораздо тусклей. На кухонном столе лежала неоконченная вышивка, а в слюдяном окошке отражалась уродливая мозаика со стены. Она изображала странное существо, которое мы в приюте привыкли звать Троллем Вынь-да-сплюнь. Самых маленьких пугали, что Тролль Вынь-да-сплюнь приходит за теми, кто ворует и прячет чужую еду.

— Бабушка Мэйв! — я хлюпнула носом. — Прости, я случайно…

— Ну, ну, егоза ты моя. Как коленка? И чего не спишь так поздно?

— Мне страшный сон приснился…

— Какой?

Вьюгу за окном стало слышно: она кричала и надрывалась. Отражение Вынь-да-сплюнь дрожало, и кухня, оплот спокойствия, казалась сейчас вражеским станом. Что-то болезненное и колючее таилось в тенях от лампы, стерегло меня, ожидая, когда разомкнётся безопасное кольцо рук…

— Не помню… но я ужасно испугалась, бабушка, — я опять начала тереть глаза, надеясь, что тревога покинет меня вместе со слезами.

Вьюга билась в окно, белая, холодная и неистовая. Сказки об утопленницах, покидающих свои глубокие омуты, чтобы отомстить за свою смерть… Я почти видела, как жуткая искристая рука царапает ставни, ранит о них кожу, стучит, и её хозяйка жаждет ворваться внутрь, чтобы опрокинуть масляную лампу и погасить её спасительный огонек…

Я спрятала лицо на груди бабушки Мэйв.

— Ветер так жутко свистит…

— Испугалась его, что ли? Вот нашла, чего бояться! Оттого-то он и свистит так страшно, что знает: до тебя ему не дотянуться. Злится. Он знает, что тебя защищают стены, и я тебя в обиду не дам — вот и ревёт от бессилия.

— Правда?

— Конечно. Дело-то молча делается. А где похвальба, вопли да угрозы — там срам один.

Бабушка Мэйв улыбнулась, и тени порскнули по углам мягкими серыми котами. Я снова огляделась: кухня стала спокойной и уютной, как обычно. Никаких опасностей в ней больше не таилось: колючие призраки оказались всего лишь порождениями моего собственного страха.

— Бояться, егоза, никого не следует. Вот поосторожнее быть — это надо бы. Ветра ты боялась, так ему тебя не достать. А вот табуретки ты не боялась, а коленка теперь синяя совсем стала. Пряталась лиса от медведя, да в капкан и угодила, а на что она медведю-то — о том лиса не думала…

Капкан… капкан… это слово как будто оторвалось и повисло в воздухе, позвякивая капелью. Кап… кан…

Тепло объятий и запах трав клонили меня в сон. Веки тяжелели и слипались. Последним, что я увидела перед тем, как уснуть на коленях бабушки Мэйв под звуки колыбельной, была всё та же табуретка.

Одна её ножка была чуть короче другой, и по ней первым видением наступающего сна струилась зелёная нить, которая казалась бы шёлковой, если бы на ней не распускались сиреневато-белые цветы.

Сквозь неровные доски пола прорастал искристый вьюнок.

Кап… кан…

…Дождь шумел, пытаясь вернуть меня в уютный сон. Мешок с соломой, служивший мне подушкой, издавал душный, но приятный запах. Хотелось с головой залезть под тёплую шкуру, и я непременно сделала бы это, если бы прямо над ухом не раздалось:

— Вставай, сонная тетеря!

— Ливень же, дядя Би, — слабо запротестовала я, не желая расставаться со сладостной истомой. — Какая охота в такой день?

— А кто капканы проверять будет? Если наших бобров из них уведут, просидишь у меня голодной с пару седмиц!

Я села в постели и потянулась. Из-под двери в сруб ползла сырость, я чувствовала её голой пяткой. На столе стоял кувшин с травяным отваром и печёные клубни — мой завтрак.

Я прошлёпала к столу, протяжно и нарочито зевая, чтобы дядя Би понял, как не вовремя он ворвался в мои сны. Дождь стучал в окна и махал мне серебряными лапами, переплетаясь с первыми проблесками осеннего утра. Кожаный плащ висел над дверью, но я знала, что ему не сладить с таким ливнем, и я всё равно вымокну.

Дядя Би растянулся на своей лежанке, косясь на меня сердитым ореховым глазом. Мне достаточно было одного взгляда на его пожелтевшее за ночь лицо, чтобы понять — бодрым он только прикидывается. Эх, дядюшка, как же ты ухитрился заболеть…

А смотри-ка, встал пораньше, чтобы клубни запечь…

Мне стало стыдно за свою лень и желание поспать подольше.

Кожа моего опекуна ещё сильнее пожелтела за последние несколько дней, а жилистая рука тряслась, набивая трубку. Её тонкость стала ещё заметней оттого, что синяя холщовая рубаха была ему очень уж велика.

Как же он схуднул за последнюю луну…

— Я проверю капканы, — сказала я, — а позавтракаю попозже, хорошо?

— Чего это? — недовольно спросил дядя Би. — Али клубни не по вкусу?

— Нет, я просто подумала, что успею ещё на хутор к тётушке Самеле, за молоком и маслом.

— А платить чем собралась?

— Воды натаскаю!

— Больно нужна ей твоя вода при такой-то погоде…

Капюшон приглушил для меня окружающие звуки, поэтому дальнейшее ворчание дядюшки я уже не разобрала. Самым главным теперь было не поскользнуться на тропинке через холмы. Впрочем, я знала каждый камень на ней, так чего мне бояться?

Но этим утром среди холмов притаилось нечто странное, незнакомое.