Бальмонт и Япония

В ясный осенний день смотрел Гамагучи вниз, на веселые приготовления в селе к празднику рисовой жатвы. Красовались праздничные знамена, цветные возникли везде фонарики. Все домашние ушли в село. С Гамагучи был только десятилетний мальчик, его внук. День был знойный. Несмотря на легкий ветерок, в воздухе висел тот душный жар, по которому осведомленный крестьянин чувствует возможную близость землетрясения. Близость веселых плясок чувствовали толпы на прибрежьи. Лишь старому Гамагучи, пережившему за свою долгую жизнь много землетрясений, чудилось, что он чувствует странное движение, долгое и медленное, какое бывает в губке, когда ее сожмешь и отпустишь. Верно, где-то очень далеко произошел подземный толчок. Дом тихонько качнулся и слегка хрустнул. И снова все тихо. Орлиными острыми очами Гамагучи смотрел на село внизу. Но бывает иногда, что, пока внимательно смотришь на что-нибудь, вдруг что-то смутно чувствуешь, что-то происходящее вне ясного восприятия и вне круга видящего ока, что-то на самом краю вовне. Гамагучи встал и воззрился на море. Оно внезапно потемнело и стало непохоже само на себя. Оно быстро убегало от земли. Через несколько мгновений это увидало и все село. Все побежали к краю залива. Ни один из бывших тогда на побережьи ничего похожего на это не видел никогда. Подводный песок обнажился, обнажились увитые водорослями прибрежные скалы. Лишь один человек понял тогда, что означает этот исполинский отлив. Понял Гамагучи, хотя и он видел такое зрелище впервые. Но молниеносно он вспомнил, что отец его отца когда-то ему рассказывал что-то подобное. Мысль его кончилась. Как предупредить тех, что внизу, о том, что море вернется ужасающе? Послать весть в село? Добежать до храма на горе, чтоб жрецы протрубили в рог? Это будут минуты, а нужны мгновения. «Тада! – крикнул он внуку, – быстро, тотчас зажги факел!» Смоляные факелы всегда бывают в прибрежных японских домах, они нужны в бурные ночи, они нужны и в солнечные праздники Шинто. Мальчик мгновенно подал деду зажженный факел, и опрометью Гамагучи бросился бегом в поля, где были сотни его рисовых скирд, ждавших увоза. Старец бежал и зажигал скирд, бежал и зажигал скирд. Костры пламенели, росли, зажигались еще, а вставший ветер с моря их ярил. Изумленный и ужаснутый мальчик бежал за своим дедом и с отчаянием выкликал: «Оджисан! Зачем? Оджисан! Зачем? Зачем?» Но Гамагучи жег скирды и молчал, говорить было некогда. У мальчика брызнули слезы, и он побежал к дому, думая, что его дедушка сошел с ума. Гамагучи достиг предела полей. Он бросил свой факел и прислушался. В храме на горе послышался набат. Тяжелый колокол гудел, и народ отвечал на призыв звука и призыв огня. Гамагучи вернулся на дозорное свое место. Люди бежали вверх, к нему. Но каждое мгновение было страхом позаботившегося, каждое мгновение, несущее ближе и ближе невыразимый ужас, летело на быстрых крыльях. Крылатые быстрее бегущих. Солнце заходило. Изморщинившееся лоно залива лежало огромным, бледно-желтым пятном. И уже последнее червонно-красное пламя солнца догорало, а море все еще бежало к горизонту. Вот прибежали первые десятки сильных юношей. Бросились гасить пожар. Гамагучи остановил их. «Пусть горит, молодцы, – сказал он, – пусть горит. Опасность велика».