Банкротства

Дюма очень уважал и ценил мать своего ребенка, но жениться на ней совершенно не желал. Он мечтал не о теплом и уютном гнездышке, куда будет возвращаться каждый день после работы, а о красивой и веселой (ко всему еще и беспутной) жизни — такой, о которой он читал в романах и ради которой хотел сохранить свободу.

Ко всему прочему, нельзя было забывать о матери, решившейся наконец покинуть провинцию и переехать к сыну. Ей Дюма так ничего и не сказал о рождении внука. Александр снял для нее квартиру в доме № 53 по улице Фобур-Сен-Дени, увеличив свои расходы на 350 франков в год. Но и Катарина Лабе, и маленький Александр тоже нуждались в его финансовой помощи. На шее у молодого служащего оказались сразу трое человек.

Тут очень кстати подоспело повышение. Мсье Удар доложил об Александре Дюма своему патрону, герцогу Орлеанскому, как о лучшем переписчике, быстро и качественно выполнявшем свою работу, не забыв упомянуть и его замечательный почерк. Его Высочество заинтересовался и пригласил Дюма к себе.

«Вы сын того храбреца, который по вине Бонапарта умирал с голоду? — спросил он. — У вас прекрасный почерк, вы великолепно подписываете адреса; проходите в кабинет и садитесь за стол. Я дам вам для переписки один документ». Через две недели после этой встречи Дюма получил повышение в должности и окладе: теперь он зарабатывал в год 2 тыс. франков.

Возможно, Дюма и сделал бы хорошую карьеру, не мечтай он столь сильно стать драматургом. А пока, с новой работой, на театр времени у него совершенно не оставалось. Две недели в месяц он был ответственным за почту: его обязанности заключались в сортировке и пересылке герцогу всех вечерних газет и пришедших за день писем, а также в ожидании возвращения курьера с полученными указаниями. Должность эта, хотя и была во многом синекурой, совершенно не оставляла времени на посещение театров, кроме расположенного рядом «Комеди Франсез», куда Дюма нередко захаживал, освободившись от работы.

Дюма был уверен, что будь у него время писать, он создавал бы шедевры (история показала, что он был абсолютно прав), но суть в том, что как раз времени-то у него и не было. Возвращаясь домой в одиннадцатом часу, уставший от работы, интриг, суеты большого города и непомерных расходов, он волей-неволей задумывался, а надо ли это ему? Не лучше ли было остаться в Вилле-Коттре? Впрочем, он быстро подавлял эти малодушные мысли.

В 1832 году произошло знаменательное для французского театра событие, которое во многом определило и дальнейший творческий путь Александра Дюма. В Париж приехала английская труппа, решившая покорить французскую столицу постановками своего гениального, но практически не известного на континенте соотечественника Вильяма Шекспира. Было это, надо заметить, отнюдь не просто.

Драма как жанр в то время только завоевывала французскую публику. Да, действительно, такие прославленные и талантливые актеры, как Фредерик Леметр и Мари Дорваль, превратили драму в искусство, но серьезные театры все еще не принимали ее к постановке. Парижане с нетерпением ждали состязания между классической трагедией и британским гением. Особенно нетерпеливы были молодые драматурги романтической школы, желавшие вывести драму на подмостки «Комеди Франсез», что автоматически перевело бы этот жанр из разряда бульварной литературы в разряд серьезной.

Постановки происходили в «Одеоне» и театре «Фавар». То, как они закончились, успехом назвать мало — это был полный фурор! Англичане играли так, как не осмеливался играть никто из французов, не говоря уже о том, что это еще было сделано и мастерски. Их пантомимы были неистовы и экспрессивны, сцены агонии и смерти — правдоподобны и реалистичны (что публику, привыкшую к благопристойной кончине персонажей во французской трагедии, не только шокировало, но и приводило в подлинный экстаз), а сатанинский хохот — недавнее (и удачное) изобретение актеров туманного Альбиона — вошел в постановки французских театров сразу и надолго.

Окончательный успех британцев и их полнейшее признание в профессиональных кругах ознаменовалось тем фактом, что прима «Комеди Франсез», признанная королева французского театра, несравненная мадемуазель Марс, появившаяся на постановке с более чем скептическим видом, после первого же просмотра пьесы стала приходить ежедневно. Романтики праздновали победу.

Дюма тоже посещал все постановки англичан, учась не только и не столько игре, сколько жанру и возможностям интерпретаций одного и того же персонажа. «Я видел в роли Отелло Тальма, Кина, Кембля, Макриди и Жоани… Тальма играл мавра, которого уже коснулась венецианская цивилизация; Кин — дикого зверя, полутигра, получеловека; Кембль — мужчину в расцвете сил, вспыльчивого и неистового в гневе; Макриди — араба времен гренадского халифата, изящного и рыцарственного; Жоани — играл Жоани…» — записал он.

Актеры драмы ринулись на поиски пьес, где они могли бы в полной мере проявить новинки в игре, но таких произведений во Франции еще просто не было. И Дюма решил написать такую пьесу.