Барабаны любви, или Подлинная история о Потрошителе

– Да-да, Ханна, я провожу тебя до Олдгейта, – ответил Адлер, поднимаясь на ноги.

Социалисты засобирались, стали надевать пальто и макинтоши. Только некоторые из них, самые стойкие, остались дальше петь песни.

– Я с вами, – сказал Артемий Иванович. – Я тоже не останусь.

И он устремился вслед за уходящими социалистами. Когда он выходил под дождь, из окон клуба раздалось пение, Владимиров прислушался и даже разобрал слова:

Ревела буря, гром гремел,
Во мраке молнии сверкали…

«Вот ведь: жиды, а поют русские песни», – подумалось ему.

Подняв воротники, чтобы хоть как-то защититься от пронизывающего ветра, бьющего дождевыми струями по лицам, социалисты гурьбой двинулись к Коммершл-роуд. Артемий Иванович огляделся, полагая увидеть Васильева или хотя бы Даффи с предназначенной Уроду жертвой. Но им было еще рано, встреча должна была произойти только через четверть часа, поэтому Артемий Иванович с легким сердцем присоединился к социалистам в уверенности, что дело с Тамулти и без его участия пройдет как по маслу.

Они вышли на Коммершл-роуд и пошли прямо посреди улицы по рельсам конки, так как деловая жизнь в Уайтчепле уже замирала и навстречу им попадались только припозднившиеся телеги. Наличие Артемия Ивановича сильно смущало социалистов и они шли необычно тихо, погруженные каждый в свою думу. Адлер свирепо сверкал глазами на Владимирова, норовя, тем не менее, держатся так, чтобы между ним и этим диким русским все время находилась его невеста. Мандельбойн не замечала этого, она шла и переживала случившееся в клубе. С одной стороны ей было, конечно, ужасно стыдно от того, что всем ее товарищам было дозволено взглянуть на самое сокровенное, на то, на что даже Адлеру еще не позволялось взглянуть. С другой стороны, какой-то греховный и непонятный восторг охватывал ее от воспоминаний о том, как все в клубе в тот момент покраснели и как совсем по иному, каким-то тайным вожделением теперь горят глаза мужчин, когда они встречаются с ней взглядом. Артемию Ивановичу тоже было стыдно за тот пьяный дебош, что он учинил в клубе.

– Вы уж меня извините, – сказал он Ханне, когда все вышли на Уайтчепл-роуд. – Я ведь ничего страшного не сделал. Вот мог бы вас задержать, пока Урод не придет, и завтра бы о вас, а не о какой-нибудь проститутке писали бы в газетах: «Найдена с обернутыми вокруг шеи кишками». А так я даже никаких надругательств не совершал. Ну, вот еще за попку разве ущипнул, так с кем из мужиков не бывает… Уж так хотелось, рука просто сама потянулась…

– Вы опять? – грозно спросил Адлер и спрятался за Мандельбойн.

Артемий Иванович совсем погрустнел.

– Ну хотите, я вас поцелую? – спросил он.

– Этого еще не хватало! – вспыхнула Мандельбойн и с вызовом взяла жениха под руку.

Дойдя до станции Олдгейт, социалисты стали расходиться кто куда. Ханна с Адлером подошла к кассе подземки, он купил ей билет и она, отдав его кондуктору, сбежала вниз на платформу, где уже готовился нырнуть в темную дыру туннеля маленький оливковый паровозик.

– Вы… вы… вы просто мерзавец! – сказал осмелевший Адлер, вернувшись к Артемию Ивановичу. – Вы оскорбили меня и мою невесту. – Вы просто негодяй!

– Да тьфу на тебя! – плюнул в сторону социалиста Владимиров и гордо пошел в сторону трактира, вывеска которого изображала три бочки.

* * *

Пока Артемий Иванович бедокурил в клубе, Даффи укрылся от надвигающейся бури в кабаке под вывеской.

Дверь распахнулась и в трактир ввалились несколько чернорабочих, похохатывая и стряхивая со своих шляп воду. Даффи представил, как на улице ураганный ветер хлещет по лицам струями дождя, и передернул плечами.

Его пугал потоп, творящийся на улице.

Даффи допил свое пиво и взглянул на часы. До назначенной встречи с Васильевым оставалось еще более часа и он решил подыскать пока суть да дело для него жертву, а заодно поразвлечься с ней, благо есть время. Старый ирландец не одобрял увлечения своего молодого товарища юной Мэгги Марч во время их жительства на Брейди-стрит, считая это негодным для настоящего конспиратора, поэтому после поселения на Виндзор-стрит Даффи вынужден был путаться со шлюхами.

Ветер слегка поутих и дождь уже не казался столь сильным. Ирландец вышел на Коммершл-роуд и сразу же увидел одинокую женщину с болезненным лицом, которая показалась ему похожей на француженку. Чтобы убедиться в этом, он окликнул ее по-французски, назвав довольно неприличным словом. Женщина обернулась и ее осунувшееся лицо озарилось восторженной улыбкой.

– Вы француз, мсье? – с надеждой спросила она.

– Нет, мадам, я ирландец, но живу в Париже и сразу почувствовал в вас настоящую женщину.

– Это правда? – спросила француженка, подходя к нему. – Жанну де Грассе еще никто не называл здесь настоящей женщиной. Даже шлюхой меня зовут не по-французски, а на этом мерзком языке.

– По настоящему любовью могут заниматься только француженки. Англичанки держат себя как бревно, их интересуют только пиво, которое они купят на вырученные деньги.

– Мсье хочет настоящей любви? – спросила де Грассе, кокетливо стреляя синими глазами.