Барабаны любви, или Подлинная история о Потрошителе

– Но кто согласится выдать себя за родственника? И если уж посвящать в суть дела еще кого-то, то неплохо было бы иметь этого человека в Лондоне, чтобы он присмотрел за Васильевым по дороге туда, и там не давал бы воли. Этим двум я больше не доверяю.

– Мне кажется, я знаю за такого человека. У моей дамы…

– С которой Продеус снимал чертей?

– Да-да, с ней вместе населяет квартиру на улице Сен-Жак одна русская, некая Дарья Семеновна Крылова. Не женщина, а циклоп какой-то. Тут она уже несколько лет, при госпитале Сен-Лазар акушерству и повивальному искусству обучалась, а ныне живет в бедственном положении. Я думаю, она согласится.

Рачковский долго и пристально смотрел в лицо Ландезену, потом сказал с тяжелым вздохом:

– Тогда я поручу тебе договориться с ней, а сам улажу дела с префектом Граньоном.

* * *

Поездка в местечко Шарантон ле Пон, где находилась шарантонская больница для умалишенных, была обставлена просто и без затей. Рачковский нанял экипаж и заехал за Ландезеном и его протеже на улицу Сен-Жак.

Дарья Крылова была еще сравнительно молода – ей не было и тридцати. Но ее мощное телосложение и пышные телеса, которым не мог придать пристойную форму даже туго затянутый корсет, вызывали в людях при встрече невольное уважение и почтительную боязливость. Ее большие руки в мужских перчатках сжимали ручку лакированного акушерского саквояжа. Зад ее был увенчан почтенных размеров турнюром, какие были модны еще два года назад и какой постеснялась бы надеть любая следящая за модой женщина. Крупные черты лица ее с ярко нарумяненными щеками и нравственно наморщенный лоб не носили неприятного отпечатка излишнего ума, а светлые глаза старой девы, проведшей всю свою жизнь в ежеминутной борьбе за соблюдение в безукоризненной чистоте собственной невинности, заставляли любого мужчину держаться от этой барышни поодаль.

– У тебя наметанный глаз, Ландезен, – заметил Рачковский, открывая Дарье дверцу и спуская подножку. – Мадемуазель Крылова как раз то, что нам надо. К такой и подступиться-то боязно.

Экипаж переехал на правый берег Сены и покатил в Шарантон. У здания тюрьмы Ландезен вылез и, взяв у Рачковского толстый бумажник, ушел договариваться с тюремным начальством.

– Ну-с, голубушка, расскажите мне о себе, – предложил Рачковский. – А то нам с вами дело государственное делать, а я о вас и не знаю ничего. Давно ли вы в Париже?

– Три года. Я ведь, ваше благородие, в Петербурге на Надеждинских родовспомогательных курсах училась, а потом благодетель мой, купец Васин, земля ему пухом, отправил меня учиться заграницу.

– Что еще за Васин?

– Второй гильдии купец. Как батюшка с матушкой преставились, я к нему в дом в услужение пошла.

– Так значит, родителей у вас, душечка, нет?

– Сирота я! – завыла Дарья, доставая из ридикюля платок размером с небольшую скатерть и обкладывая им свой нос.

Экипаж заходил ходуном от ее рыданий.

– Плачьте, плачьте, Дарья Семеновна, – Рачковский погладил ее по голове. – Вы должны выглядеть как сестра, два года не видевшая своего несчастного брата и наконец добившаяся свидания с ним. Только не трясите, пожалуйста, экипаж, а то у меня разыграется морская болезнь. Состоите ли вы в замужестве?

– Нет, – всхлипнула Дарья, успокаиваясь. – Я честная девица.

– Я должен был сам догадаться, – сказал Рачковский.

– Ко мне сватался один молодой человек, он вынул меня из фонтана в Петергофе, куда я по неосторожности вступила.

– У нас есть один специалист по петергофским фонтанам…

– Это был очень благородный человек! Он сам говорил мне, что хочет жениться исключительно из-за любви ко мне, а вовсе не из-за трех тысяч, которые давал за мной купец Васин.

– Да-да, – поддакнул Рачковский. – Встречаются еще в наше время рыцари. Но что же помешало вашему счастливому браку, Дарья Семеновна?

– Его оклеветали перед купцом Васиным. Он ни в чем не был виноват. Говорили, что трех институток увезли потом в психиатрическую лечебницу, но это неправда, они всем выпуском стояли вокруг и издевались, пока Артемий Иванович пытался высвободиться из забора. Мерзавки! Он не смог вынести такого позора и уволился из гимназии, где служил надзирателем.

– Кажется, я начинаю понимать, о ком вы ведете речь. Артемий Иванович Владимиров, не так ли?

– Он! Он самый!

– И про случай этот мы все тут в Париже знаем. У него даже медалька есть за турецкую кампанию, на которой бывший ее владелец, гимназический швейцар, потом тайно нацарапал: «Небываемое бывает и в заборе застревает». Да вы, наверное, видели ее. Он говорил, что в молодости разных барышень ею охмурял. Должен вас сразу предупредить, Дарья Семеновна, что если сейчас с вашим «братом» все получится, вы поедете в Лондон и там будете сотрудничать с вашим бывшим женихом.

– Господи Святый! – перекрестилась Дарья.

– Ничего не поделаешь, голубушка – служба! А, вот и Ландезен. Ну, как дела?

– Начальник тюрьмы разрешил свидание, – сказал Ландезен, подходя к экипажу. – Уверен, что все будет хорошо.

Втроем они отправились в комнату для свиданий.