Барбара. Скажи, когда ты вернешься?

Выдвину свою версию демарша после триумфальной “Олимпии” 1969 года: она по-прежнему инстинктивно боялась больших залов. Ее голос, нежный, обволакивающий, который хотелось слушать как пение птиц, как журчание ручья в лесу, не был сильным. Да, иногда он походил на крик и казался громовым, но достигалось это небывалым напряжением и “уходом” из реальности туда, в песню. Она смертельно боялась его потерять: ему была отдана вся жизнь. Вспоминает певица Кристиана Легран, сестра знаменитого композитора Мишеля Леграна: “Ее голос был безупречным. Лирическое сопрано, поднимающееся очень высоко и легко опускающееся вниз. Я попросила ее сесть за фортепьяно. Вдруг ее лицо исказила судорога. Она вытягивала голову, напрягала шею, но не могла издать ни звука. Тогда она рассказала мне свою историю. Она теряла голос, она это чувствовала. Первый раз приступ афонии случился в театре «Жимназ» в Марселе в 1971 году…” Тогда врачи прописали кортизон – гормональные средства всегда у них под рукой на все случаи жизни. Слава Богу, она еще от них не располнела, как это часто бывает. Та же Кристиана Легран пыталась помочь ей иными способами: заставляла двигаться, они искали ту позу, в которой ей легче всего было петь. Убеждена, что, выходя на сцену, она немедленно про это забывала.

И вот февраль 1978 года, “Олимпия”. На фасаде ярко горят красные лампочки: “Барбара и Роланд Романелли”. Он смущен, она уверена: “Это нормально, мы вдвоем”. Он играет не только на аккордеоне, но на фортепиано и синтезаторе. В Париже его называют “любовник-человек-оркестр”. Их грядущее расставание из-за спектакля “Лили Пасьон” (или из-за Депардье?) – это сюжет для целого романа, но о нем потом. Она живет в отеле Caumartin рядом с Оперой и каждое утро приходит в “Олимпию” в 9 часов. Полагаю, это единственный артист за всю историю существования зала, который приходил сюда в день концерта так рано.

Вот что говорил Жан-Мишель Борис, с 1979 по 2001 год бывший директором “Олимпии”: “Я помню ее рано утром – она приходила, чтобы собраться, накопить энергию для вечера. Помню, как она располагалась в своей грим-уборной, этом женском убежище, где на стульях были разбросаны мерцающие и переливающиеся ткани, как долго ходила между гримеркой и сценой, как будто налаживала с залом какую-то магическую связь. Как тщательно работала с инженером по звуку: ей важно было не только играть и петь, но и обращаться к залу, разговаривать с ним. Помню большие черные очки, за которыми она прятала взгляд, огромные черные шали, в которые она куталась, ее на удивление быструю, будто летящую куда-то речь…”.

Звучали все лучшие песни – половину зрители уже знали наизусть и аплодировали, едва услышав первые аккорды, – и две премьеры: Il automne (“Осень”) и La Musique (“Музыка”). Зал в экстазе, но она нервничает и в какой-то момент говорит со сцены: “Смешно, но, похоже, это уже не голос, а мяуканье. Не слишком любезно выставлять его напоказ, да?”. Известный документалист Франсуа Рейшенбах снял об этом концерте фильм, который благополучно почил где-то в анналах французского телевидения. Она была недовольна: “Ты украл мою душу!” Она не любила обнародовать перед публикой что-то, кроме того, о чем рассказывала в своих песнях. Может быть, потому, что больше ничего интересного в ее жизни и не было.

“Шатле”. Триумф и финал

Огромный зал театра “Шатле”, партер и четыре яруса до отказа были заполнены зрителями все вечера подряд – с 16 сентября по 11 октября 1987 года. При том что она отказалась от всякой рекламы, не было даже афиш: “Реклама – это ужасно. Люди хотят тишины. На любовное свидание не зовут, крича во все горло”. Она постарела – все-таки пятьдесят семь. Тщательный макияж, неизменный черный брючный костюм, деликатно украшенный бисером. Постарели и ее музыканты: вместо красавца Романелли за аккордеоном полный добродушный Марсель Аццола, она уже не уронит голову ему на плечо, но положит на аккордеон на аплодисментах розу, и он так и будет играть, прижимая ее подбородком. Когда она появляется под музыку и восторженные крики, видно, что лицо уставшее, спина стала немного сутулой, когда она начинает петь, слышно, что голос садится, в нем появляются трещинки. А дальше – спасибо фильму Ги Джоба – мы видим, как происходит невероятное. С каждой песней она молодеет, крепнет голос, выпрямляется спина, и вот она уже легко берет самые высокие ноты. К финалу Барбара сбрасывает лет двадцать, не меньше. Впрочем, зал это вряд ли замечает – он слушает песни.