Барбара. Скажи, когда ты вернешься?

Она начала резкими, тревожными аккордами Perlimpinpin – а дальше программа в основном получилась негромкой, исповедальной. Она поет песни памяти дорогих людей – конечно, “Нант”, еще посвященную матери Remusa – по названию той самой улицы, где располагалась самая уютная парижская квартира Барбары и откуда она уехала сразу после смерти в 1967 году мадам Серф, урожденной Эстер Бродской, которая прожила здесь с дочерью целых пять лет. Еще любимую слушателями Une petite cantate – памяти Лилиан Бенелли, пианистки и аккомпаниаторши L’Ecluse, погибшей в автомобильной катастрофе (она ехала из Экс-ан-Прованса со своим возлюбленным Сержем Лама, он, по счастью, выжил, хотя и лежал после этой аварии без движения полтора года. Лама (вместе с Алис Дона) является автором известной песни Je suis malade).

Тихо, как молитву, Барбара поет и одну из своих самых провокативных песен – Sid’amour à mort. Sid, Sida – это СПИД, вирус иммунодефицита, и название условно можно перевести как “СПИД, любовь и смерть”. О чуме ХХ века человечество узнало в 1981 году, в 1983-м Франция была потрясена смертью философа и теоретика культуры Мишеля Фуко – он стал первым известным человеком, умершим от СПИДа, смерти Фреди Меркьюри и Рудольфа Нуреева еще впереди. Песня Барбары написана в 1987-м – это год утверждения официальной программы ВОЗ по борьбе с вирусом иммунодефицита, появления первого лекарства от СПИДа и, кстати, год, когда был официально зарегистрирован первый больной СПИДом в СССР.

Она не могла не написать эту песню. И потому, что любовь и смерть, Эрос и Танатос, – это, как и детство, ее главные темы. Барбара не раз говорила, что настоящая любовь всегда смертельна, и пела об этом. И потому, что она ненавидела ханжество во всех его проявлениях – а поначалу и на Западе болезнь считали наказанием за грехи гомосексуалистов. (Как и у многих великих женщин, у нее немало самых близких и нежных друзей-гомосексуалистов.) И потому, что слишком хорошо знала горе и тоску тех, кто болен, обделен, кто страдает, кто стоит на пороге смерти. Она открывает прямую телефонную линию для больных СПИДом. Она дарит права на свою последнюю песню Le Couloir (“Коридор”) ассоциации Act Up, которая объединяла парижские медиа для помощи наркоманам, больным СПИДом и жертвам насилия. “Презервативы – не надевайте их на головы!” – говорит она своей публике, не только призывая поклонников не быть беспечными, но прежде всего выступая против тех, кто ничего не хочет знать об этой болезни и считает, что уж его-то она точно не затронет. И поет – от первого лица! – о том, о чем тогда еще не принято было говорить со сцены:

Моя любовь больна,
Моя любовь отравлена СПИДом,
Он как хорек крадется тут и там,
Проклятый СПИД.
Но мы все равно любим друг друга,
Даже умирая и
Исцеляясь от боли этой любви,
Которая ведет нас к смерти.

В финале – на словах Sid’assasines – “СПИД убивает” – она высоко вскидывала руку. Худая рука в черном трепетала, как пиратский флаг на ветру, молила о спасении, кричала о смерти.

Трагический жест Барбары. Трагическая нота в жизни послевоенной Франции – а несмотря на потрясение 1968 года и даже СПИД, жизнь эта была в общем благополучной, сытой, радостной. Буржуазной во всех смыслах слова. Но Франция всегда нуждалась в диве, которая выходила к рампе, заламывала руки и произносила трагические монологи. Рашель, Сара Бернар, Барбара… Это только на первый взгляд их разделяют эпохи. Три актрисы. Три еврейки, вечно блуждающие, всегда немного чужие, не свои даже в том обществе, которое их боготворит. Три номады – и даже поступок Сары Бернар, купившей дом на далеком бретонском острове Бель-Иль, так похож на попытку Барбары спрятаться, осесть в глуши и перевести дух. Те играли Федру и Медею. Эта пишет текст O mes théâtres – “О мои театры” – и бесстрашно выходит с ним к рампе. Пафос, мелодекламация, патетика? Плевать – “Мой рай и мой ужас, моя немота и мое бессмертие – театр!” Кресло-качалка на сцене, запрокинутый профиль, демонстративные позы. И даже шали, которые она так любила!

В пол-оборота, о, печаль,
На равнодушных поглядела,
Спадая с плеч, окаменела
Ложноклассическая шаль.
Зловещий голос – горький хмель —
Души расковывает недра:
Так – негодующая Федра —
Стояла некогда Рашель.

Вот только голос не “зловещий”, а у всех трех актрис – серебряный, неземной красоты. Голос, приподнимающий над прозой жизни, над “пеной дней”, если вспомнить столь любимого нашей героиней Бориса Виана. А там уже и неважно, о ком речь – о Рашель, или Ахматовой, или Барбаре. Главное – искусство, творчество.