Барбара. Скажи, когда ты вернешься?

Первый раз я была на ее могиле тоже осенью, вот только солнце сияло и так раскрашивало красную и желтую листву (а кладбище это похоже на парк), что сердце замирало еще и от красоты. Мы сразу нашли еврейские захоронения – нам дали план – но вот Бродских найти не могли. Там много очень, очень старых могил с древнееврейскими именами, написанными на иврите, и я металась между ними как сумасшедшая, у меня было чувство, что я иду к ней на свидание. И вот муж позвал меня откуда-то почти с улицы – у самой ограды, отделяющей кладбище от авеню Макс-Дормой, черная высокая стела с именами Бродских утопала в цветах. Боже, сколько там было цветов! Мы еле нашли место, чтобы поставить свою корзинку с осенними астрами. Она там Monique Serf dite Barbara. В белой мраморной вазе возле стелы – ее любимые розы баккара. Стоит самодельный деревянный ящик с надписью “Наша лучшая история любви – это вы”, туда в прорезь кладут записки, ящик полон, а на нем – насколько сплетенных из проволоки маленьких кресел-качалок, свечи, игрушечный черный рояль и множество каких-то разноцветных маленьких камней… Один – синий – я каюсь, взяла с собой. Поразительное чувство: я там была среди своих, я так любила всех этих людей, принесших сюда знаки своей преданности, своей памяти, и пусть над нами смеются сколько угодно. Рядом с ней мы всегда будем чувствовать себя как дети. “Без багажа”, как она пела в еще одной моей любимой песне Sans bagages.

Скажи, когда ты вернешься ?

В 2000 году в Париж вернулись если не она, то ее вещи. Состоялось два аукциона: зимой на Vendôme и летом в L’Orangerie du Chateau de Cheverny. По некоторым свидетельствам, это было ужасно. На продажу выставили все убранство дома: от фотографий до коллажей из подарков, сделанных поклонниками, от тарелок с фазанами до старых абажуров для настольных ламп, от стульев до гипсового бюста. Даже каминную подставку для дров. На Vendôme в зал поместилось всего 350 человек, и на улице началась давка: кому-то стало плохо, кто-то кричал, что специально приехал из Японии, Финляндии и так далее и потратил на дорогу кучу денег. Лоты расходились мгновенно. Правда, в самый последний момент с торгов сняли ее украшения – должно быть, ее братья решили, что они со временем смогут продать их еще дороже. Как тут не вспомнить “Друо” – ведь это жизнь и любовь распродавались по частям, и каждая часть имела вполне определенную цену во франках.

Летом на торги были выставлены рояль и пианино, ноты, рукописи, письма. К счастью, большинство лотов – в том числе черный рояль фирмы Baldwin – смогли купить Национальная библиотека и ассоциации “Перлимпинпин” и “Друзья Барбары”. Депардье приобрел знаменитое кресло-качалку из черного бамбука – где-то оно теперь и кто раскачивается в нем?

…Итак, пять лет назад я начала учить французский и очень стесняюсь того, что с легкостью пока могу только читать. Я дописываю эту книгу в Юрмале, и Юрмала живет в унисон со мной: писала о любви – теплынь и солнце, финал – и вот целый день идет мелкий дождь, похожий на слезы. Вчера какие-то пожилые французы, увидев на моем столике в кафе обложку книги с ее портретом, разразились восторженной скороговоркой и долго жали мне руку, как будто я Юрий Гагарин. Я не люблю Уэльбека, потому что для его героев-интеллектуалов сказать “моя сука мать” – это так же легко и естественно, как почистить зубы. Я не люблю ту Францию, которая ненавидит беженцев и голосует за Марин Ле Пен (кстати, последний публичный акт Барбары – это подпись под петицией против закона Дебре, ущемляющего права иностранцев, 27 сентября 1997 года). Хотя и грязные одеяла с лежащими на них детьми сегодня на рю Фобур де Сент-Оноре мне тоже не нравятся. Но я абсолютно верю в необычайную силу Франции и главное – в ее великую традицию высокого романтизма, высокой поэзии, в основе которой – человек и его свобода как некие абсолютные ценности. Внутри этой традиции расположился весь славный французский шансон середины прошлого века – больше этот рассвет, этот ренессанс не повторился и уже не повторится. Еще и поэтому о нем надо помнить.