Барбара. Скажи, когда ты вернешься?

Музыку она написала сама – в своем излюбленном ритме вальса, в форме легко запоминающейся мелодии, слова певца Жана-Луи Обера, он прислал их ей по факсу. Песня эта удивительным образом перекликается с двумя другими в исполнении совсем уже немолодого Сержа Реджани – Il faut vivre (“Надо жить”) и Ma Dernière Volonté (“Мое последнее желание”). Голос уже почти покинул его, звучит скорее речитатив, но сколько оптимизма, страсти и силы в этом последнем желании – жить! Пусть “без солнца, без лета, без дома, без башмаков, даже увечным наполовину”… Другая эпоха, отстоящая от нынешней не на несколько десятилетий, а словно на несколько веков. Они опять спели дуэтом, эти любовники былых времен.

Femme-piano (я бы перевела как “Женщина-рояль”) начинается нежными и бравурными аккордами в духе Мишеля Леграна:

Не трогайте мое пианино,
Мои бастионы,
Мои очки,
Мой взгляд,
Мой фургон бродячих артистов,
Мои отъезды
И мои рискованные дороги —
Я так живу у своего черного рояля…

В эту последнюю ее песню уместилась вся жизнь с одиночеством и блужданиями, безумием и восторгом, слезами и пониманием, что пришел “конец моих весен” и остается только вспоминать о театрах и прекрасных ночах, там проведенных. Она заканчивает свой альбом дивы, достигшей высот славы, словами “Я всего лишь певица бульваров”… Поэтому ей так и хотелось туда вернуться – вспомним звонок другу за две недели до смерти, когда она предлагала ему все бросить и начать сначала в любом кафе на бульварах. И в одном из последних интервью: “Если бы голос вернулся, сегодня я стала бы петь в пригородах”.

Ноябрь

Голоса нет, концертов больше не будет (“Я не Мольер, чтобы умереть на сцене”), альбом сделан. Никакой рекламной кампании: “Телевидение? Ни за что. Они говорят о смерти детей, а я буду петь?”. Даже фото на обложку альбома фотограф Тьери Раджик сделал едва ли не тайком: он ожидал такси, она, как всегда, сидела за роялем в неизменном черном пончо и очках-стрекозах, без всякого грима, он сделал несколько снимков – они и пошли в печать. В феврале 1997-го она становится победительницей престижного французского музыкального конкурса Victoires de la musique – лучшей певицей года – во второй раз, первый был в далеком 1973-м. На церемонии награждения ее, конечно, нет, у нее берут по этому поводу интервью по телефону, связь плохая, она говорит слишком быстро, восторгается соперницами и шутит по поводу своего возраста… связь окончательно прерывается. Как же он мучил ее, этот возраст, и, как умный человек, она решила смеяться над ним, только это получалось слишком часто и невпопад. О ее подлинном состоянии мало знали даже друзья: Жорж Мустаки пишет новую песню для них двоих, чтобы исполнить вместе с Барбарой. La dame brune (так называлась их знаменитая композиция) категорична: “Я больше не пою!” И даже на предложение Жака Аттали писать мемуары она поначалу отвечает отказом: “Кому это интересно? Писать мемуары – это все равно что сказать: «Я скоро умру»”.

Но где-то в декабре 1996-го, сразу после выхода альбома, она начинает что-то записывать. Обращается за помощью к Клоду Слюйсу – и верный Клод присылает длиннющий факс с подробностями ее жизни в Брюсселе и начала карьеры в Париже, не забывая к месту и не к месту упоминать на всякий случай свою жену Беа. В том числе и ему мы обязаны тем, что эти неоконченные мемуары существуют, что можно и сегодня между строк услышать голос самой Барбары, ее вечное аллегро, ее задыхающуюся от волнения, сбивчивую интонацию.

Давняя болезнь берет свое: ей трудно дышать (астма), и она с трудом передвигается. Есть ценное свидетельство журналиста Жерома Гарсена, написавшего о ней книгу Clair de nuit (“Ясная ночь”) (а вообще их столько, что даже у меня они занимают целую книжную полку), – оно тем более ценно, что о своих недомоганиях, как и о своей благотворительности, она никогда никому не рассказывала. “В Преси мне пришлось оборудовать себе комнату на первом этаже – представь, я не могла больше подняться по лестнице! Тогда же я перестала ходить в больницу в Биша, как обычно делала это по средам и пятницам в течение полутора лет. Там была такая небольшая комната, где я разговаривала с больными, выслушивала их истории (я никогда не заходила в палаты, хотя они звали). После стала общаться с ними по телефону. И скажу тебе ужасную вещь: все мои больные, которых я опекала, умерли. Все. Я буду продолжать, пока сама не присоединюсь к ним, тем, кого я туда сопровождала…”

В июне 1997-го она составляет завещание.