Барбара. Скажи, когда ты вернешься?

Никакого озера в Преси не было, зато в первое же лето там появился и прожил почти год молодой композитор и исполнитель Франсуа Вертхеймер – он и написал слова к песне Ma maison (“Мой дом”). История дома началась с любви, как и полагается нашей номаде: ей сорок три, ему двадцать шесть, он, учившийся нотам в лицее вместе с Жаном-Мишелем Жарром, умеет все: петь, сочинять музыку и стихи, выступать в пантомиме и цирке. Но главное: он открывает ей рок, Дженис Джоплин, группу Jefferson Airplane, Джимми Хендрикса… Всегда надо дружить с молодыми: они слышат время и умеют что-то такое, что самым умным и талантливым представителям предыдущего поколения совершенно не доступно. Барбара это прекрасно понимала. Результатом творческого тандема стал ее альбом La Louve (“Волчица”). Опять возникает эта тема – подсознательно и отца, и себя она считала одинокими волками, которым не стоит ни с кем подолгу делить жизнь. Есть еще один аспект: волков травят, преследуют, убивают. Немного раньше Высоцкий пишет свою знаменитую “Охоту на волков”. В альбоме много прекрасных песен, сделанных в соавторстве с Вертхеймером: L’enfant-labourer, Marienbad (“Мариенбад”), Je t’aime (“Я тебя люблю”): его слова, ее музыка, он вспоминал, как они не отходили от рояля всю ночь, он не выдерживал и отправлялся спать, а она оставалась. Здесь же появилась еще одна из моих самых любимых песен – L’Absinthe (“Абсент”), она о том, что любить и пить абсент – не менее прекрасно, чем читать поэмы Рембо и Верлена, которые тоже сполна отдали этому дань. В 1973-м, когда вышел этот альбом, в апреле Барбара приезжала в Москву. Почти никаких свидетельств не осталось. Если бы знать, если бы знать…

Зимой 1977-го в доме случился пожар. Рано утром она обнаружила на себе одну из кошек – а всего их было три – и поняла, что что-то случилось. Дым и пламя были уже на лестнице (комната ее находилась на втором этаже). Она не помнила, как выбралась из дома через чердак и обнаружила себя уже босой и без верхней одежды на улице. Когда подоспела помощь, выяснилось, что огонь распространился из кухни и уничтожил почти целое крыло дома. Ее комната пострадала несильно. Но главное – огонь остановился как раз перед роялем, не тронув его, и так было уже второй раз в ее жизни – вспомним пожар на рю де Сэн! Ее рояль охраняли высшие силы. Зато в огне погибли постеры Фрагсона и Лои Фуллер: о ней было известно, что она так искусно танцевала, драпируясь в широкую тунику с рукавами-крыльями, что как будто исчезала, растворялась в воздухе. Так и ушла из этого дома. Верный Шарль Маруани после отправил хозяйку в турне на несколько месяцев – пока помещение восстанавливали.

Видеозаписи последних лет запечатлели обстановку: уютно, хотя слишком много вещей – рисунков, рукописей, вееров, салфеток, больших напольных ваз с цветами… Полумрак. Золотистая гостиная с вечно задернутыми шторами и горящими настольными лампами. Михаил Барышников вспоминал, что она не сильно отличала день от ночи в этом доме: “Я провел у нее на ферме пять дней. У нее были четыре огромные собаки. Студия с черным большим роялем. Очень простая обстановка без всяких дизайнерских излишеств. Я уже не помню, о чем мы говорили. По большей части мы проводили время у этого рояля, из которого она извлекала какие-то звуки. Буквально что-то выцарапывала из него, как ворона. Она же не была профессиональной пианисткой. Все по наитию, все сама. Она не знала, когда день, когда ночь. Депардье мне потом жаловался, что во время подготовки их совместного спектакля “Лили Пасьон” она легко могла позвонить ему в 2 и в 3 часа ночи. Она его боготворила, но не отдавала себе отчета, что в это время ему элементарно хочется спать. Меня спасала разница во времени между Парижем и Нью-Йорком. В Париже – глубокая ночь, а у нас уже утро. Пора вставать, звонит Барбара!

У нее были два шофера. Одни и те же люди ее обслуживали, приносили и готовили еду. Потому что она была совсем не по этой части. Совсем не умела готовить. Однажды она попыталась приготовить для меня курицу, но в результате она получилась сырая”.