Барбара. Скажи, когда ты вернешься?

У них с Барышниковым был свой номер, когда она должна была играть на рояле вместе с оркестром Метрополитен и петь три песни – Une petite cantate, Le mal de vivre и Pierre, а он при этом бы танцевал. Проблемы начались уже на репетиции: он пригласил свою подругу хореографа Марту Кларк поставить танец. Та зачем-то предложила ему выходить на сцену с корзиной, в которой лежит батон багета. Очевидно, посчитала, что это будет очень по-французски. Барбара пришла в ярость: “Уберите эту женщину”. “В результате я придумал какую-то импровизацию вокруг ее рояля, а последняя часть набирает темп, она такая вальсовая. Барбара вскакивала, я подхватывал ее, мы начинали кружиться, и так в этом вальсе уходили за кулисы. Но на самом шоу какие-то микрофоны начали предательски трещать, какие-то провода и шнуры все время попадались нам под ноги. Слава Богу, что мы там не рухнули на глазах у всего Нью-Йорка. Но она, конечно, расстроилась. Я пытался ее отвлечь и развлечь. Повез ее в ресторан. Как-то ее немножко отпустило ощущение неуспеха. На следующее утро Клайв Барнс написал о нас в «Нью-Йорк таймс» что-то очень едкое, мол, я не понял, что эти двое делали вчера на сцене Метрополитен. Но я хорошо запомнил, что, когда мы репетировали, все артисты Парижской оперы, и звезды, и кордебалет, стояли, замерев в кулисах. Барбара была для них божеством. Абсолютным божеством”.

По счастью, она не читала газет, тем более по-английски. Да и вообще: она еще не остыла от “Лили Пасьон”, прошло немногим больше месяца со дня последнего спектакля в Риме, ей было нестерпимо больно, что кончилась эта история, и она очень хотела ее продолжить. Барышников познакомил ее со своей приятельницей графиней Хельдой де Мюррей, друзья звали ее Билли. Так вот об этой Билли, которая единственная из всего барышниковского окружения говорила по-французски, Барбара с огромной теплотой пишет в своих мемуарах: та подала идею сыграть “Лили” вместе с Депардье на сцене Метрополитен. Идея вполне утопическая, но как же схватилась за нее Барбара! Барышников тогда подарил ей три пары своих балеток – и она бережно хранила их в Преси. Билли говорила, что носит такие же, когда болят ноги, что привело Барбару в ужас: как можно надевать то, в чем он танцевал?! Когда она уезжала из Нью-Йорка, Мишель Коломбье спросил, была ли у нее когда-нибудь “американская мечта”? Конечно, нет, у нее была только одна мечта – петь.

Михаилу Барышникову она посвятила в одном из своих альбомов, куда входили диски ее лучших песен, две из них – Le mal de vivre и Pierre. Он купил этот альбом в Париже вскоре после ее смерти. Музыкальный магазин на Елисейских Полях украшал ее огромный портрет. И прямо на улице впервые прочел – Dédié à Mikhail Baryshnikov (“Посвящается Михаилу Барышникову”). “Выхожу на ватных ногах из магазина. И понимаю, что не могу идти. Стою посередине Елисейских Полей, и у меня градом льются слезы. Какая-то проходящая старушка подошла, обняла меня: «Ça va?» – «Ça va, ça va…» А сам плачу. И мы стоим обнявшись, она меня утешает, а нас обтекает парижская толпа, спешащая по своим делам. В этот момент я окончательно понял, что никогда больше не увижу мою красавицу-ворону, мою подругу, мою Барбару”.

Тот магазин на Елисейских Полях недавно закрыли. Старушка давно умерла. А сам гениальный Барышников теперь не только танцует, но и с успехом играет в драматических спектаклях. Один он посвятил другому своему близкому другу, Иосифу Бродскому. Странная рифма судьбы: Барбара похоронена в семейном склепе Бродских – это фамилия ее матери и многочисленных родственников.

Осень в Преси

После своего самого последнего концерта… я оказалась в прострации – но с вашей любовью, вашими взглядами и протянутыми ко мне руками. И, несмотря на мое одиночество, на долгую печаль, которая тогда только начиналась, в конце своего прекрасного и длинного пути номады я была счастливой женщиной.

Из неоконченных мемуаров Барбары

Солнечным утром 30 октября 2015 го– да мы ехали из Парижа, из Гар дю Нор, в ту самую деревушку Преси-сюр-Марн, где она прожила ни много ни мало двадцать четыре года, а последние три так и вовсе почти безвылазно. Пригородный поезд мог довезти нас только до станции Mitry-Claye, оттуда надо было брать машину. Париж сиял голубым небом, сладкий запах круассанов мешался с горьким ароматом последних астр, и ничто не предвещало той страшной трагедии, которая разразится на этих улицах через две недели. Хотя один знак был подан даже нам, туристам.