Бардо

но ничего кроме ночи не знают. Что жмутся друг к другу, друг с другом, друг под другом. Переплетенные телами глаза. Только двое. Лишь двое. Они. Они укрылись в постели. Несчастные без одежды. Безнадежно, нежно, без надежды. Вера и он. Роман и Вера. Безответно. Но кто он для нее? Что он для нее такое? Безответно. Он не знает. Руки Романа не знают, но чувствуют, ощупывают ее теплое тело. Согрето сердце, что укрылось в постели. Счастливое без надежды.

– Я хочу целовать тебя вечно.

– И я тебя. Я тоже тебя.

Она тоже его, тоже его. Тоже что? Кожа к коже. Тело к телу. Без света. Без ответа. Роман ласкает ее в настоящем без прошлого. На миг отринув, оставив все прошлое без настоящего – она его тоже. В настоящем их объятия целуют себя, целуют друг друга в настоящем без будущего.

На миг позабыто все прошлое,

но только на миг.

этот миг,

в котором они,

потные, нежные, гладкие, безбрежные,

вспотели и слепились.

смешаны беспробудно,

без света,

без ответа,

но ответа нет.

лишь с одной целью:

забыть себя.

он в ней, а она в нем

полностью,

всем телом

и душой,

бесповоротно.

но ведь забыть

это цель Веры,

а его – просто люб.

и

вот наступает новый миг, и в нем Роман в ней. Он полностью в ней растворен, а она в нем уже нет. Мешает прошлое. Подмешивается во все и в Димин кофе. Так вам что? Латтé, латту́ или, может быть, латтó? Роман размешает, размещает в себе всю ее, пока она себе не разрешает и не допускает к себе внутрь всю его любовь. Латте, картой, сахара не надо. Только тело, только тело в тело, но не душу в душу, не любовь.

– Скажи, ты меня любишь?

– Ром…

– Скажи.

Молчание.

– Вер, я не могу так. Тогда ответь, что не любишь. Но если ты не любишь меня, то что я для тебя? Кто я такой?

– Ром, нет, ты же знаешь… Я. Пустота.

Пустота и Яма,

Роман не в кровати,

а в Яме,

в которой секунды

брюхатят минуты,

рожают часы,

что насилуют дни

и длятся неделями,

когда нельзя никак медлить,

ее нигде нет,

остается страдать,

вспоминая,

и думать о том,

как

рядом с ней

каждый час

коллапсировал

в миг,

Роману ее не найти.

Как не ищи, Роман любит ее больше, чем когда-либо. Мрачнеются монстро-бездны теней. Облаком видений закошмарились глаза. В них плюют туманом кисло-сладкие цвета. От нежности красок не осталось и следа. Все жестче, острее и беспощаднее, чем когда-либо. Мазки избегают тонов. Только вода, черная, как ворон. Как под ночной водой, в водоеме, в ночном озере с распахнутыми, как грудная клетка кита, глазами. Прокуренное видение. Невнятные люди. Неизвестные речи. Придушенный тьмой недосвет. Перед глазами стена-яма, стена из мяса, в которую все проваливается. Музыка. Где колонка? Откуда это?

– Что со мной?

– Да все путем, братан, не парься! Ты ж, че, первый раз, да?

– А? Я его не чувствую. У меня, кажется, язык онемел. Не могу…

– Да эт нормально, не парься. Ща привыкнешь и приколешься.

– Где мы?

– Э, как где? Ты не пугай меня. Ты че это? Расслабься! Ща еще как бледного словишь. Пойдешь вон, приседать!-ха-ха. Расслабься, понял? Нормально все! Ты ж хотел тусы? Ну и… А вон он! Лёх! Лё-ха!

Неизвестный оборачивается вокруг своей орбиты и направляется к ним. Ноги плетутся вдогонку груди. Нездоровое месиво из опьянения и гнева. Лёха произносит:

– Че надо?

– Лёх, здарова! Как жизнь? Мы тут это, сидим с этим. Как тя, не помню?

– Роман.

– Во, да! Роман, Ромка… В общем, Лёх, знакомься, это Рома, дружбан мой.

Презрительная краска глаз обливает Романа от головы до пят.

– Опять ты какого-то обсоса ко мне припер?

– Лёх, ну ты чё? Где ты здесь обсоса увидел-то? Это ж Рома, ёпт… Я за него впрягаюсь, есль чё!

– Так мож те сразу рожу разукрасить, если ты впрягаешься? Это моя хата, я ее снял, и дурь моя! На кой хер мне твой обсос нужен, а?

Тот пытается прервать агрессию каким-то своим объяснением. Что ему, конечно же, не удается, так неловко, Боже.

– Погодь, погодь! Вы че, уже уделались, а? Моей дурью? На моей хате? Да ты охерел, а, дерьма кус?

Лёха хватает собеседника. Романовы мысли не понимают ни черта, но пугаются. Романовы чувства настолько расплавлены и растащены. Они выпучены, растопырены, выпотрошены, четвертованы, порваны на части. Романова кожа чувствует даже, как дым, погуляв немного, нежно оседает на лежак его кед. Чувства – кинжалы, что режут каждый миллиметр тела.

– Я те ща покажу, педик сраный, как ся вести следует!

Необратимость дышит всем в спины. И если бы не еще одна примесь. Второй неизвестный говорит:

– Лёх, Лёх! Ты че, Лёх? Остынь! Мы ж тут это, ну, отдыхаем, ну! Тёма – нормальный пацан. И эт, о-у, там Ленка пришла, тя ждет!

Раствор Лёхиного лица взбалтывается и меняется. Урок химии. Рома не сдал. Лёха бросает Артема обратно в диван.

– Живи пока.