Барьер (антология)

с хитростью, тяжелобольным столь присущей, он скрывал, насколько крепче чувствует себя, нежели выглядит, – то принялся наблюдать за людьми, его опекавшими. Очевидно, то была семья, так как видел он двух мужчин и двух женщин. Они словно плыли сперва над землей в странном каком-то танце. И как будто все время неясно дрожали телом, их облик менялся – то они были короткие и широкие, словно щит, то вытягивались, делались длинные, узкие, вроде копья. Поэтому Ланселот промолчал еще один день; давали ему молоко и воду, кормили легким фазаньим либо куриным мясом и оставляли спать в тишине.

Эта беспомощность, ожидание тоже мучили Ланселота, я бы даже сказал, унижали. Он – Непобедимый, но вот лежит здесь, нелепо спеленатый, и хотя владеет всеми своими чувствами, но едва в силах двинуть рукой или ногой, а если чуть-чуть шевельнется, от слабости лоб покрывается потом.

«Непобедимый Ланселот, приступом крепость берущий! – улыбнулся он не без горечи, но, впрочем, и забавляясь, конечно, собственным своим состоянием, – Сколь же хрупок человек и смертен! Вот несколько ударов меча, копье, угодившее, если я верно сужу, под ключицу – и что же из меня стало? Пустое место, и только!»

Прошло двое-трое суток со дня осады. Во дворе не утихла битва, а он уже был у Дракона в том зале. И эта гадина еще его подзывала! Он же – с мечом в руке – не мог сделать ни шагу. А Дракон смеялся, и Мерлин ничем не помог! Вот оно, волшебство, вот почему эта четырехпалая тварь приняла его так спокойно, вот почему он сказал, что здесь тому, кто возвышается над другими людьми, деянье

свершить не под силу. Что сталось с Дарком, с крепостью, с

Мерлином?

«Но ведь Мерлин был у меня, здесь был!» – вспомнилось тут ему. Он сказал: «От таких ран любой человек умер бы. Я вылечу тебя, Ланселот, как уже защитил от Дракона!

Ибо тот, кто в меня верит и сражается за меня, выдержит много боле, чем живущий без цели. Веришь ли, что так это?»

Измученный Ланселот вскинулся на своем ложе и громко застонал.

– Это в горячке, в бреду…

В комнату вбежала юная девица и склонилась над

Ланселотом. И увидел он, основательно поколоченный рыцарь, что лицо у нее ласковое, красивое, и попытался ей улыбнуться. Девица выбежала, и со двора донесся ее крик:

– Он выживет… только что говорил и пошевельнулся!

Идите сюда, поскорее!

В комнату поспешно вошли девица, пожилая женщина,

тех же лет мужчина – должно быть, муж ее – и широкоплечий, улыбающийся во весь рот подросток. Окружив ложе, они смотрели на Ланселота. Женщина перекрестилась.

– Бог милостив. Поддержал его.

– Или порода крепкая, – ломающимся голосом вставил подросток, но никто не обратил на него внимания. Пожилой мужчина взял Ланселота за запястье, подержал.

– И лихорадка ушла. Твоя правда, дочка. Теперь-то уж выживет.

– А парень крепкий, – разглядывал его подросток.

– Благодарение богу, смилостивился над ним.

– Ну, ладно, – сказал мужчина, – не след его тревожить.

При нем побудь, Ивэйна. Если понадобится что, кликни. А

вы ступайте отсюда.

И Ланселот остался вдвоем с Ивэйной.

– Это ты меня выходила?

– Не только я. Отец мой, и мать, и братец.

– Ивэйна… Тебя ведь так зовут? Прошу, позови ко мне своего брата.

Подросток вошел, присел у постели Ланселота на чурбак-стул, поглядел на рыцаря и, улыбаясь, ждал, что тот ему скажет.

– Послушай, молодец… Вчера либо позавчера было тут великое сражение, так?

Парнишка подивился его словам.

– Никакого сражения здесь не бывало.

– Ну, не здесь, может, а где подале…

– И подале не было. А вот битва была знатная, потому на Драконий замок напали. Какой-то лихой парень, Дарком зовут его, со своими людьми. А вел их рыцарь один. Его

Ланселотом звали.

– Что же с ним сталось?

Паренек поерзал на чурбаке своем.

– Дак вот… не могу тебе про то сказать ничего. Сказывают, он в крепость-то первым ворвался, так порубили небось. Очень ведь долго его искали, ничего не нашли, по чему его б опознали.

– Гм… А скажи, как твое имя?

– Овэйном кличут.

– Скажи мне, Овэйн… битва та где была?

– Хо-хо, – засмеялся паренек и махнул рукой, – отсюда и четырех днях пути. Видно, и ты был там же? Право, не видывал я еще, чтобы так человека исполосовали!

– Я был там. А в каком платье и как я попал сюда?

– Платье? – засмеялся Овэйн. – Да на тебе все изодрано было в прах. Даже по сапогу топором рубанули. А сюда привез тебя конь твой, ты лежал поперек седла, и с обоих вас кровь текла.

– Конь мой… Он сгинул?

Тут откуда-то издалека такой грохот раздался, что, казалось, задрожал дом.

– Какое сгинул! – Овэйн зажал в зубах соломинку и озорно посмеивался, – Когда объявились вы, так и он чуть жив был, но оправился быстро. И ты тоже. Я для тебя косуль да фазанов в лесу подстреливал, чтобы суп тебе доставался покрепче.

– Спасибо, Овэйн. Коли выживу, в долгу не останусь.

– Вот и ладно. А теперь я пойду, ведь если не накормить коня твоего, он же дом разнесет. Эх, что за жеребец! Ну, я потом еще забегу, Ивэйна!

– Не ори, дурень ты! – прикрикнул на него мужской голос, и Овэйн, посмеиваясь, убежал. Вошла девица.