Бархатная кибитка

Старое лицо дяди Лозика, чем-то напоминающее лицо седого диккенсовского джентльмена, кротко проводящего дни возле чьей-то осыпающейся могилы, его красноватые веки и очень светлые, прозрачные глаза… Да, его улыбка казалась бесконечно доброй и бесконечно кроткой, но иногда в этой улыбке мне чудилось некое тайное знание. Дядя Лозик всю жизнь трудился скромным механиком в автомобильном гараже. Он прошел всю войну лейтенантом-танкистом, участвовал во многих танковых сражениях и вернулся с войны весь в орденах и без единой царапины. Это казалось чудом. В молодости он был хорош собой и обожал женщин. В среде родственников сохранились легенды о том, что до войны, несмотря на его статус скромного гаражного механика, он пользовался репутацией донжуана. Иногда я пытался расспрашивать его о войне, но он всегда уклонялся от рассказов о сражениях, о битвах. Вместо этого он охотно и подробно повествовал о женщинах, о девушках тех краев и стран, где проходила его танковая часть. Он говорил о красоте и отзывчивости украинских девчат, о пылкости молдаванок и румынок, о меланхолической неге болгарских дев, об изощренности и ненасытности мадьярок… В его речах не слышалось ни капли гусарства, ничего от мифологии мужских побед – он описывал этих девушек, принадлежащих к разным народам, с такой слегка отстраненной нежностью, с какой мечтательный орнитолог, не лишенный поэтической жилки, описывает красоту почитаемых птиц. Сам он совершенно отсутствовал в этих рассказах, так что создавалось впечатление, что не бравый лейтенант Красной Армии с боями пробивался на Запад в составе танковой бригады, а некое автономное око совершало путешествие, осуществляя завороженные полеты и кружения; как вращается оса вокруг цветущих деревьев, так его маленькое, жужжащее автономное око с восхищением кружилось вокруг цветущих представительниц местного населения в те часы, когда они вплетали расшитую ленту в свои черные косы, или шли на реку, чтобы спеть на косогоре свои национальные песни, или собирали в полях охапки цветов, чтобы осыпать ими горячие танки воинов-освободителей. Несмотря на суровость военных лет, цветы расцветали в садах и полях, цвели и девушки в селах и пригородах, и это придавало воинам сил в их неуклонном продвижении на Запад.

Возможно, память его полностью избавилась от батального шлака, уничтожив все воспоминания о танковых атаках, из которых он чудом выходил невредимым, и сохранила лишь чудесные лица девушек, освещенные радостью Освобождения. Или же он помнил все, но не считал нужным рассказывать об этом, да оно и не укладывалось в рассказ – слишком металлическое, слишком пороховое, слишком функциональное в боевом смысле…

Когда Лазарь вернулся с войны, родня его, конечно, обрадовалась, что он пришел домой целым и невредимым, да еще и усыпанным боевыми орденами, но с другой стороны, родственники испытали легкое разочарование. Иные офицеры привозили из Европы в качестве трофеев – серебряные портсигары, часы, украшения: эти трофеи затем продавались, и это ослабляло бремя лишений, которое влачили на себе советские семьи, истерзанные войной. Но дядя Лозик привез из Европы такие трофеи, какие не только невозможно было продать в тогдашнем Советском Союзе, но их еще приходилось хранить в тайнике во избежание опасных недоразумений. Он привез коллекцию фашистских артефактов, прежде всего орденов.

Он показывал их мне с такой гордостью, с таким восхищением. Эти гордость и восторг не были только лишь гордостью и восторгом воина-победителя – на моих глазах воспламенялись чувства настоящего коллекционера, подлинного хранителя сокровищ! Он знал об этих орденах все, что только можно было знать. Он часами мог рассказывать о том, как сформировалась та или иная геральдическая конструкция, как родился тот или иной символ и что он означает. Он прикасался к их ювелирным телам почти с такой же нежностью, с какой прикасался к страдающему телу своей жены, когда он переворачивал ее или обмывал. Кроме орденов, он привез из Европы удивительные экземпляры нацистской пропагандистской продукции. Среди прочего он владел роскошно изданным в Третьем Рейхе фотоальбомом под названием «Как распознать еврея?». Альбом демонстрировал множество качественно сделанных фотопортретов, и встречались любые лица: лица негров и негритянок, лица светлоглазых блондинов со скандинавскими чертами, лица китайцев, эскимосов, индусов… Комментарии, напечатанные готическим шрифтом, рассказывали о том, как по тончайшим, почти невидимым приметам распознать во всех этих людях евреев. В общем, понятно – альбом делался с таким прицелом, чтобы абсолютно любого человека, если понадобится, можно было бы обвинить в принадлежности к евреям.

Лозик подарил мне эсэсовский военный фонарик, который до сих пор висит над моим письменным столом. Нередко он пытался подарить мне какие-то фашистские ордена, но я уклонялся: мне не хотелось приносить урон его коллекции.