Девушка, видимо, решила ответить мне в том же духе исступленного бреда, ошарашив меня песней главного в нашей стране воспевателя моря. Ее правильный, припухший ротик смешливо прозвенел:
Эта чудесная песня, слова которой были мне хорошо знакомы, не поразила бы меня так сильно, если бы юная леди с черными жгучими волосами не закружилась в танце и не стала визжать и выкрикивать на всю веранду отеля последнее слово этой песенки: Мечта-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а.
Мне показалась странной такая раскованность совершенно незнакомой девы, которой я только что признался, что считаю себя (конечно, в глубине души) британской королевой. Поэтому я неистово пустился в пляс вместе с юной особой, распевая про мечту и втайне считая, что английская королева это бы одобрила.
Конечно, английская королева это бы одобрила, ведь я сам и был английской королевой, и буйство нашего танца объяснялось тайным буйством Елизаветы Второй: в танце королева (то есть я) истово мотала короной с таким задором, что все ее самоцветы и жемчуга обратились в подобие дискотечного шара, разбрасывающего вокруг себя разноцветные лучи. Королева разбивала скипетром плетеные стулья, лихо перепрыгивала через стеклянные столы, сбивала светильники ударами крыльев своей горностаевой мантии, а ее гигантский индийский хобот развевался на ветру. Удлиняясь и раздвигаясь, словно телескоп, словно хуй, этот королевский хобот сносил острия скал и верхушки изумленных пиний – хобот взбивал реальность, как взбивают масло, – все становилось более плотным и очевидным в монаршьей пляске.
Мне казалось, что мой танец превратил отель в груду резвящихся обломков, я разнес его, словно карточный домик: комнаты улетали в небо одна за другой, унося с собой свои белые занавески, влажные душевые кабинки, бутафорские шкафчики, хрупкие стулья – весь этот стафф, по сути столь же легконогий и воздушный, как девочки, пляшущие на пляже. Своим ликующим хоботом я разметал отель до основания, и обнажился таинственный фундамент виллы «Мечта», скрывающийся в земле под сахарным прикрытием отеля. Обнажились уцелевшие подвалы и катакомбы «Мечты» – мой танцующий взгляд погрузился в прохладу этого подземелья грез – так министр свергнутого правительства погружается в андерграунд.
Елизавета Вторая известна как страстная фанатка Оззи Осборна, но выяснилось, что Юра Антонов впирает ее не меньше. На самом деле все это была реакция моего организма на поцелуи и объятия Бо-Пип (под словом «организм» понимаю не только физический, но и душевный состав).
Я разметал отель, но, когда я немного успокоился, выяснилось, что танцевал я вполне цивилизованно – ни один предмет не пострадал, все оставалось на своих местах, только зажглись тускло-янтарные лампы, потому что наступали легкие полусумерки.
Бассейн превратился в светящийся прямоугольник, а море потемнело. Кареглазая незнакомка, вовлекшая меня в необузданный танец, исчезла. Только Сайде в белом накрахмаленном переднике собирала посуду со столиков. Она укоризненно покачала головой, как сделала бы каждая женщина при виде разбушевавшегося мальчугана.
– На отдыхе и перебрать не грех, – сказала она, искоса поглядывая на меня своими темными блестящими глазами. – Только вот зря вы не прочитали письмо Йорка. Я что, слепая? Я отлично видела, как вы с Бо-Пип целовались у бывшего памятника. Видела, как вы потом там лежали один, и видела, как улетело письмо. Ветер украл его. И вообще глупо все время врать. Йорк писал свое письмо вам на ресепшене, стоя рядом со мной. Он исписал весь листок на своем языке, но никаких рисунков с корабликами и солнышками не рисовал. Не мое это дело, но только письмо, наверное, он написал важное: у мистера Йорка было очень серьезное лицо. Может, он хотел о чем-то важном попросить вас или предупредить о чем-то, а вы это пустили на ветер. Я, конечно, понимаю, что в душе вы – английская королева с хоботом, о чем вы так радостно всем сообщали, пока резвились. Но вообще-то вы очень легкомысленный молодой человек, должна вам сказать. Английская королева, даже если и с хоботом, прочла бы письмо. А в общем, как хотите.