Бархатная кибитка

Сегодня в руках я держал орла,
Видишь, на коже зияют точки?
Биология, знаешь, всегда права,
Так под девичьим платьем торчат сосочки.
В тесном зверинце, где воздух густ,
Ибо твари срут и пылают травы,
Мои зябкие пальцы сосал мангуст,
Чьи глаза суровы, светлы, кровавы.
В сонном оскале пологих львят
Проступает оттиск гербов и флагов,
И зеленые змеи в зеленый сад
Посылают шелест своих зигзагов.
Я прошепчу про обезьян в пыли,
Что сторожат святыню на Цейлоне.
В святыне той хранится соль земли,
Хранится соль, как едкий сок в лимоне.
Я расскажу про кладбища в песке,
Про океан, что ходит сам собою,
О девочке, танцующей в тоске,
Что, может быть, хотела б стать тобою.
Пускай о том, о чем я умолчу,
В глубоких снах себе лепечут дети.
Гранатом кровь стекает по плечу,
В преториях опять сверкают плети.
И детвора визжит в тени Отца,
Украдкой вырвавшись из матерного плена.
В предчувствии тернового венца
Венки плетут из диких трав и тлена.
Тигрица лижет дитятко своё
Янтарным оком на зевак взирая.
И в черном шарике (гашиш иль мумиё?)
Мы видим лик потерянного рая.

Краткая вспышка ипохондрии (кровавые точки на руке, оставшиеся от когтей остолбеневшего вонючего орла, возможного носителя экзотической болезни) влечет за собой шлейф любовной меланхолии, смешанной с ужасом христологического страдания, отчасти неуместного вблизи буддистских святынь.

И весь этот туристический микс по классической схеме завершается шарообразной черной точкой наркотического блаженства, которое следует скрывать от черных глаз таможенных офицеров. В аэропорту города Коломбо эти таможенные офицеры (жирные, с черными брезгливыми лицами) косили черным глазом на ваш скромный рюкзачок, произнося заклинательную фразу: «Would you support me?» За умеренную мзду они оставляли рюкзачок нераскрытым, необшаренным, и вы возвращались на Родину настолько счастливым, насколько позволяло опьянение, вызванное самолетными дринками.

Но забудем о мангустах (на недолгое время, конечно же) ради того, чтобы снова отправиться в семидесятые, в мистическую Библейскую долину, над которой летают планеристы. Коктебель в те позднесоветские годы официально назывался Планерское (или же Планерное, не помню точно) в честь этих полетов. За женственными холмами Библейской долины тянулась вдоль горизонта длинная Столовая гора – оттуда они воспаряли. Про эту гору часто говорили местные коричневые от загара старики, что по ней скакал всадник без головы на съемках соответствующего фильма. Впрочем, лошадь всадника без головы не скакала, а напротив, шла медленным ровным шагом, что создавало требующийся леденящий эффект. Помню этот эпизод с тех самых детских лет, и не мне одному он запомнился – тревожные крики «Смотрите! Смотрите…». Зловещая укороченная фигура, покачивающаяся в седле на фоне бледного псевдомексиканского неба.