Бархатная кибитка

Совершают эти преступления не только строительные компании, но и отдельные хозяйчики и хозяюшки. После смерти Марии Николаевны Изергиной одна моя бывшая одноклассница по школе рабочей молодежи купила изергинский дом, вполне заслуживающий, чтобы его сберегали так же бережно и музейно, как сберегается дом Максимилиана Волошина. Она купила этот дом и сад с кипарисами, с кривыми фруктовыми деревьями. Купила и снесла все это с лица земли. За это деяние, полагаю, не худо бы расстрелять эту жирножопую одноклассницу.

Ладно, не будем о грустном. Все эти ропоты из-под коврика не имеют смысла. Я неистово благодарен судьбе уже за то, что с семидесятых годов моего детства и почти до конца нулевых в Крыму почти не строили (соответственно, и не разрушали). Тридцать лет неизменности – за такое вполне можно бить благодарственные поклоны во всех возможных храмах. Экономическая отсталость и отсутствие денег у правительств и населения – эти обстоятельства оберегали райский полуостров. Да будет благословенна экономическая отсталость! Ты, дорогая экономическая отсталость, суть главное исчезающее сокровище в нашем современном мире коллапсирующего процветания. Как же хорошо, когда у правительств и населения мало денег! Дай им всем волю, ороси их слегка деньгами – и они тут же превратят реальность в говно.

Потому и жил я в Крыму, потому и блаженствовал в его бухтах и долинах. У меня тоже было мало денег, но это меня не печалило – хватало на то, чтобы снимать у крымских хозяюшек дешевые комнатушки, клетушки, сарайчики. Я скакал по соленому полуострову радостной блохой, жил то тут, то там. Хватало помятых гривен на черешню, овсянку, хурму. В общем, жил я в Крыму самой прекрасной жизнью из всех возможных.

Но под конец нулевых добралась до Крыма мерзкотварная лапа обновления. Потекли потихоньку деньги от донецких и днепропетровских бандитов, стали расти как грибы новые дома с тошнотворными синими стеклами. Стали «доводить до ума» (так любит выражаться хозяйственно озабоченное население), стали «окультуривать» (еще одно любимое населением словцо), то есть разрушать, застраивать, уродовать все прекрасное, любимое, обожаемое, сокровищное. Стали истреблять святую заброшенность, искоренять благословенную запущенность. Тогда и закончилось очередное мое счастливое детство. И началось еще одно детство, уже не крымское, – о нем не в этом романе.

Глава двадцать восьмая Лицо паука

Я говорю: да что ж это творится? Утром ровно в семь, как обычно, встала и мужу еще говорю: миша, миша, где твоя улыбка?

Я говорю: сон сегодня видела, как будто мы с Лидой Соколовой выносили стулья в сад. Легкие такие, плетеные стулья, и так много, много, и мы все выносили, выносили. Я говорю: я сплю неважно, за ночь несколько раз просыпаюсь, а главное, душно – открой окно и сядь ко мне. А муж говорит: я вчера вечером шел через парк, там так соловей пел, ну просто заливался. А свекровь говорит: да, а сегодня собака так лаяла, всю ночь спать не давала. Она говорит: возьми, повидлом намажь. Он говорит: погода хорошая, блестящая. Свекровь говорит: пыльный маленький город, где вы жили ребенком. Я говорю: подай сахарницу. Она говорит: иди ты наелся? Он говорит: шикарно. Она говорит: «шикарно» сказал Сукарно. Я говорю: вот всегда сижу здесь и смотрю туда и никак не могу понять, что там изображено. Он говорит: а что там изображено? Я говорю: вот я не могу понять. Она говорит: по-моему, это что-то вроде цветка изнутри. Он говорит: я не вижу отсюда, принеси мне очки, они лежат на столе, под газетой. Я говорю: почему я тебе должна очки носить? Он говорит: мне вылезать трудно, маму беспокоить. Она говорит: ничего, я встану. Я говорю: ничего, не вставайте, я принесу. Я говорю: на твоем столе разве можно чего-нибудь найти. Он говорит: я же сказал: под газетой. Он говорит: смотрю туда и наоборот, но без очков не вижу. Я говорю: спасибо, а то на работу опоздаю. Она говорит: ну, бегите, бегите. Он говорит: а что же все-таки изображено на той картинке? Я говорю: вы куда? Инна Павловна говорит: пошла на работу и сумку дома забыла. Я говорю: да вы что? Как же это? Она говорит: невысокий, интеллигентный, у губы веснушки, слегка косит. Подошел и спрашивает: нельзя ли здесь оставить портфель? И сразу ставит здесь на диван. Она говорит: я не знаю. Я всех наших знаю в лицо. Я говорю: а может, там бомба? Он говорит: ну тогда мы все подзарвемся к бабушке. Она говорит: серьезнее, гражданин. Я говорю: как поживаете, Эмма Мироновна? Эмма Мироновна говорит: шикарно. Я говорю: «шикарно» сказал Сукарно.