Бархатная кибитка

Я говорю: забравшись повыше, паук прежде всего делает опорные нити. Он плотно прижимает конец брюшка с паутинными бородавками к поверхности площадки, на которой находится, проводит несколько коротких поперечных нитей. Сделав их, паук перемещается на подветренную сторону площадки, прикрепляет здесь кончик паутины и спешит обратно. Ветер подхватывает паутину, натягивает ее. Паук крепко цепляется за опорные нити и понемногу выпускает ниточку. Ветер дует – паутина тянется, становится все длиннее и длиннее. Паутинная петля вздувается ветром. Когда эта петля достигает 10–15 сантиметров длины, паук направляется к краю площадки и здесь перекусывает паутинную нить. Паутина взлетает на воздух одним концом, а другим остается связанной с брюшком паука. Все сильней и сильней ветер натягивает паутину, которую паук продолжает выпускать. Он говорит: во всяком случае, мы много ждали от него. Мы были почти уверены, что если случайно погаснет бледная, слегка запорошенная блестящей серовато-желтой пылью ночная лампа, на стекле которой в невесомом оцепенении застывали бесцветные фетровые бабочки, то нам придется худо, потому что он там, на своем месте, и если мы иногда, играя в бадминтон на лужайке или во время чаепития в сумерках на веранде, забывали о его существовании, то он уж никогда не забывал о нас, все его мысли были направлены на нас, он постоянно следил за нами, он все свое время отдавал нам, он никогда не спал, боясь выпустить нас из ядовитого шатра своего неослабевающего внимания.

Я говорю: в особо удобных местах иногда десятки пауков сразу готовятся к полету. Часто их паутинки перепутываются, и ни один из пауков не может подняться на воздух. Тогда они перекусывают паутинки и начинают выпускать новые нити. А спутавшаяся паутина образует хлопья или узловатые клочья, которые нередко видны на заборах и кустах.

Они говорят: мы никогда не говорили о нем. Мы ничего не знали о нем. Мы никогда не думали и не вспоминали о нем. Только ночью, внезапно проснувшись, мы обнаруживали, что думаем о нем, хотя не могли вспомнить ни его имени, ни лица.

Я говорю: особенно грандиозны перелеты пауков в Южной Америке. Здесь осенью небо иногда кажется застланным паутиной: столько летит пауков.

Известны случаи, когда пауков ловили в десятках километров от берега, в открытом море, куда ветер занес их паутинки.

Они говорят: но зная, что он смотрит на нас из темноты своими бессонными опрокинутыми глазами, чье выражение мы никогда не могли угадать, мы просили его не касаться нашей руки или щеки. Мы умоляли его никогда, никогда, никогда не вздыматься черной искрящейся колонной в холодных капеллах нашего утомленного ужаса.

Анна Парамоновна говорит: на заднем конце брюшка… зазубренных щетинок.

Мы говорим: ибо мы никогда не рискнули бы утверждать, что он был лишен чувства юмора, напротив, мы убеждены в том, что его шутки являлись наиболее извивающимися и тонкими шутками из тех, которые нам когда-либо приходилось слышать. Однако мы вынуждены отметить, что смысл этих шуток был не только недоступен нам, детям, но и вообще совершенно неуловим, как прозрачная пыль с легким, горьковатым запахом миндаля. Просто когда вам хотелось пошутить, вы безмолвно, как бы из бесконечной дали, выпускали свою «шутку» и растворяли ее в воздухе. Это были те самые мгновения, когда, принимая участие в трапезе, или скромно читая книгу, или играя где-нибудь неподалеку от взрослых, мы вдруг испытывали приступ удушливого, неудержимого, беспричинного смеха. Мы понимали всю сомнительность, даже непристойность этого смеха, но не находили в себе сил для сопротивления, к тому же наслаждение, получаемое нами от этого детского смехотливого выплеска, было так велико, что мы можем сравнить его только с блаженством, которое, как нам казалось, должен испытывать кусок рафинада, растворяющегося в стакане крепкого горячего чая. Блаженное освобождение от тягостной собранности, спрессованности, потеря формы и постепенный распад – все это доставляло нам удовольствие тем более острое, чем отчетливее мы осознавали всю его непозволительность. Нет, это никак нельзя было сравнить с тем смехом, который вызывали у нас шутки взрослых или наши детские игры, мы узнавали почерк паука, и это тягостное и сладкое узнавание, как первое узнавание о неизбежности смерти, заставляло нас чувствовать себя спящими или играющими на тонкой непрочной коре, находящейся в процессе постепенного и необратимого воспарения. Я говорю: где здесь можно вымыть руки? Она говорит: вот здесь, пожалуйста. Я говорю: ну, что у нас стряслось? Софья Дмитриевна говорит: да вот, видите ли, Анна Парамоновна, все болею, болею, вот уже неделю я себя чувствую никуда, только сегодня первый день на работу не пошла. Кашель, насморк, слабость, тридцать семь и восемь. Я говорю: понятно, понятно. Острое респираторное заболевание, астматический бронхит, аллергия, температура. Что принимаете?