Бархатный Элвис

Усевшись на пятки, голова все еще шла кругом, а тело тряслось так сильно, что я был уверен, что очередная порция рвоты уже на подходе, я смотрел, как Джио чиркает зажигалкой и протягивает ее Жабу. Он засунул толстую сигару между губами. После нескольких тревожных сосательных звуков сигара была зажжена, ее конец светился оранжевым жаром.

Жаба немного попыхтел, потом вынул сигару изо рта и осмотрел ее, явно смакуя. «Держи его, — сказал он, глядя, как дым спиралью поднимается к высоким потолкам ангара. «Хорошо и крепко».

Герм и Джио внезапно обхватили меня. Они держали меня на коленях, но каждый взял по руке. Джио зафиксировал мою левую руку за спиной, а Герм не слишком настойчиво выпрямил мою правую руку и вытянул ее перед собой.

Я знал, что будет дальше, и знал, насколько это будет плохо.

Но это было лучше, чем гвоздодер.

Жаба придвинулся ближе, затянулся сигарой и выпустил изо рта тонкую струйку дыма. «Я знаю, что тебе сейчас очень больно, но то, что я собираюсь сказать, очень важно, поэтому мне нужно твое безраздельное внимание».

Мне удалось кивнуть.

«Никогда не забывай о том, что я сказал тебе здесь сегодня вечером. И всегда помни, что вы оба живы только потому, что я решил, что вы можете быть живы». Он придвинулся чуть ближе, сигара была вытянута перед ним, как указка. «Память — забавная штука. Это как боль и страдание. В момент она может быть очень эффективной. В такие моменты ты находишь Бога, верно? Ты клянешься тому, кого обидел, и даже самому себе, что больше никогда не сделаешь ничего подобного. Большинство людей дают обещания через боль и страх. Но, к сожалению, часто они оказываются обещаниями, которые невозможно сдержать. На самом деле, это не совсем верно. Они могут их сдержать, просто предпочитают этого не делать. Почему? Потому что то, что заставило их пообещать, — боль, страх, воспоминания о том, как это было, и сила всего этого — исчезает со временем».

Ради всего святого, подумал я, просто покончите с этим.

Жаба держала конец сигары в нескольких дюймах от моего лица. От дыма у меня щипало глаза, и я чувствовал жар от сигары на своей щеке. «Это ублюдок, время. Его не победить. Оно не останавливается ни перед кем. Вот почему так важна память. Хорошие, сильные воспоминания, которые напоминают тебе о тех темных временах, помогают вспомнить, как сильно ты не хочешь их больше видеть или переживать».

В нескольких футах от него Крэш издал стон, немного перевернулся и затих.

«Взгляни-ка на это». Жаба убрал сигару и протянул другую руку. Вдоль предплечья тянулся старый шрам длиной около трех дюймов. "Получил его, когда мне было восемь лет, играя на спортивном тренажере. Помнишь такие штуки? Я своих детей и близко к ним не подпускал. Так вот, в детстве я играл на нем, отлично проводил время. А потом я поскользнулся, упал и сломал руку. Это был плохой перелом. Видишь этот шрам? Это место, где кость пробила кожу. Было очень больно — я имею в виду, очень больно, — я бежал домой, кричал и несся, весь напуганный, стараясь не смотреть на это, кровь текла во все стороны, и я надеялся, что успею добраться до дома до того, как потеряю сознание. Это было очень давно, но я помню это так, будто это было вчера. Больше я никогда не подходил к тренажерному залу. Со временем рана зажила, и я стал жить дальше. Но я никогда не забываю, и в те моменты, когда мне это удается, хотя бы чуть-чуть, я вижу этот шрам и снова оказываюсь на той игровой площадке. Кость зажила, но этот шрам никуда не денется. Он отмечает меня. Как клеймо. До конца моих дней он будет там, сохраняя память, как и должно быть».

Он сделал быстрое движение и раздавил горящий конец сигары на тыльной стороне моей вытянутой руки.

Я старалась не кричать, но он вдавил ее еще глубже, и я ничего не могла с этим поделать. Мое тело выгнулось, и я попыталась отпрянуть, но Герм и Джио слишком крепко держали меня. Я повернул голову, чтобы не видеть этого, но боль была настолько сильной, что я почти потерял сознание.

Потушив ее о мою руку, он убрал ее, но к тому времени я уже ослабел. Если бы они меня не держали, я бы рухнул на пол. Вместо этого я так и остался стоять на коленях, раскачиваясь и покачиваясь, как какое-то бескостное чучело, а Жаб протянул руку и взял меня за подбородок. Медленно он поднял мою голову, чтобы заглянуть мне в глаза.

«Теперь ты вспомнишь», — сказал он.

Они отпустили меня, и я упал на бок, рефлекторно прижав поврежденную руку к животу и прикрыв ее другой. Боль была мучительной и распространялась на половину предплечья в одну сторону, а пальцы онемели.

«Иди со знанием, которое я тебе дал», — услышал я слова Жаба откуда-то сзади. «Знай, что если ты еще раз увидишь мое лицо, то это будет последнее, что ты увидишь».

Герм дал мне еще один пинок в бок, после чего они с Джио удалились. Сквозь кровь и слезы в глазах я разглядел Крэша, лежащего на полу в нескольких футах от меня. Он не двигался и затих.