Барракуда

— Воспитанная девочка, — сдержанно похвалил примерное поведение Ордынцев, пропустив намеки мимо ушей. — Пойдем! — и развернулся, не дождавшись ответа. Уму непостижимо, кто может в такого влюбиться!

В машине «воспитанная девочка» уныло признала, что первый выход в свет, похоже, станет последним. Никто не ловил ее взгляд, не подходил знакомиться, не просил телефон. Все были заняты только собой или своими тетками — самодовольными, холеными, богатыми. Незадачливая «дебютантка» начала входить в раж. «Никому из этих сытых болванов и в башку не придет, каково терять единственный шанс пробиться наверх. И где прикажете теперь знакомиться? В метро, автобусе? Так там приличный народ не ездит. Таскаться по музеям, зевать в консерватории?». Кристина накачивалась жалостью к себе, как велосипедная шина — занудно и безостановочно. Ее раздражали и собственная наивность, и прежний восторг, и Ордынцев с его славой да седыми висками, и выпитое мартини, и длинноногая красотка, сдуру вляпавшаяся в коротышку, и эта машина, и вечер, на который возлагались большие надежды. Какие — не знала сама, но четыре часа назад сердце билось барабанной дробью, а сейчас даже не стучит — пукает, как старый соседский кот, постыдно, уныло и жалко. «Ну и черт с вами! — подытожила бедняжка. — Сама себя сделаю, без вашей дурацкой помощи, тем более, любви». Чья поддержка посылалась подальше, было не ясно, но уныние сменилось веселой злостью, а это было приятнее.

— Кажется, приехали, — ворвался в мысли молчавший всю дорогу Ордынцев, — напомни подъезд.

— Третий, — буркнула «психоаналитик» и взялась за ручку, собираясь выйти из машины.

— Не выпади.

— Вашими молитвами, — пробурчала экс-сопровождающая под нос и приготовилась выскочить. — Спасибо, Евгений Саныч, до завтра, — поблагодарила с достоинством.

— Подожди, — Ордынцев внимательно смотрел на расстроенную девушку, которая изо всех сил старалась скрыть эмоции. — Это я хочу сказать тебе спасибо. За вечер, за терпение, за тактичность. Извини, что прежде времени увел тебя. Я все понимаю и обещаю исправиться. Но и ты пойми: хорошее вдвойне хорошо, когда оно коротко, — и улыбнулся.

Черт бы побрал эту знаменитую улыбку!

* * *

В квартире повсюду горел свет, монотонно бормотал телевизор, но ее не встретил никто.

— Родители, вы где? — весело крикнула гулена, стягивая в прихожей сапоги. Кроме бубнящих экранных голосов других звуков не было. — Кто живой? — громко вопросила она, входя в гостиную.

Спиной к двери в кресле сидела мать. Не поворачивая головы, тусклым голосом ответила.

— Не кричи, у меня неплохой слух.

— А папка где? Он же сегодня, вроде, дома.

— А он и дома, — Мария Павловна, наконец, повернулась к дочери лицом. На Кристину невыразительно смотрели красные, опухшие от слез глаза. — Только дом у него теперь другой.

— Ты плакала? Что случилось? — ей вдруг нестерпимо захотелось заткнуть уши и вернуть вчерашний день. Пусть бы и вечера сегодняшнего не было, только бы вернуть вчера!

— Отец бросил нас, дочка, — равнодушно сообщила мать. И разрыдалась.

Кристина молча пошла в кухню за валерьянкой.

Глава 4

Новый год встречали уныло. Зазывала в гости Ольга, приглашала Ненцова — обе сулили золотые горы. Звонила даже Макарона: у Таньки собирались бывшие одноклассники. Не пошла ни к кому. Накрыли дома журнальный столик, приставили к дивану и уселись вдвоем с матерью. Места хватило всем: шампанскому, икре, оливье, курице. И двум матренам, брошенным легко и беспечно, как выбрасывают из ботинка песок, который мешает свободному шагу.

«А папаша оказался ходок, — думала Кристина, подкладывая матери салат. — Ходок и предатель!» Как можно было так с ней поступить? Уйти, не попрощавшись, смыться молча, трусливо, внезапно. Разве дочь — это гнойный отросток или грыжа, которые должен отсечь хирургический нож? Сдерживая слезы, она пялилась в экран, где скакал и резвился развеселый народ. А у них только потрескивала свеча на столе, румянилась безногая курица и выдыхалось шампанское. Рановато разлили, Горбачев еще только начал «хгакать». Отец точно знал минуту, в которую раскручивать витую проволочку. При нем наполнялись бокалы под бой курантов: удар — бокал, бокал — удар. Сколько бы ни было гостей, последний удар всегда приходился на последний бокал — уму непостижимая точность! Вот только с ними папаня просчитался: растранжирил ради чьей-то юбки. «Кажется, мама говорила, отец с этой девкой работает вместе. Вроде, она анестезиолог. Режут на пару: папочка кромсает, его пассия усыпляет. Та еще картинка, «Черный квадрат» отдыхает». Кристина посмотрела на мать. Невыразительное, без косметики лицо, скорбно поджатые губы, морщины, неухоженные волосы, тусклые глаза — старуха. Немудрено, что отец переметнулся. Внезапно ее охватила злость. «Клуша, курица безмозглая! Не следила за собой, вечно в халате, всем недовольна, постоянное хныканье. То бок колет, то голова болит, то устала. А уж деньгами достала всех: давай да давай. Кто выдержит! И сейчас — пилит одно и то же: будь проклят подлец». Кристина одним махом осушила рюмку с водкой.