Барракуда forever

Кстати, об усложнении, представь себе, Эдуар нашел себе помощницу высокого класса, очень образованную во всем, что касается Азии, он почти не появляется, позвонил мне на днях вечером и сказал, что мы с ним не увидимся, у него затянулась партия в го, его помощница — опытный игрок, они с ней, по-моему, дважды ходили пересматривать “Семь самураев”, итого четырнадцать, целая колония, не знаю, как они это выносят, наверное, этой несчастной помощнице с работой страшно не везло, им друг с другом очень хорошо, и он даже как-то обронил, что хочет ее удочерить, сказал мне по телефону: “Только вообразите, я стану папой, в моем-то возрасте!”, а когда я сказала Эдуару, что мне пора возвращаться к работе, он мне ласково так сообщил, что теперь не нужно торопиться, потому что он собирается в Японию со своей помощницей, или дочерью, я уж не знаю, как ее называть, они совершат круиз и турне по театрам но, потом он надолго замолчал, был очень смущен, а я не набралась смелости ему сказать, что если я и торопилась, то не ради него, а он потом добавил, что из-за меня чуть было не совершил ошибку молодости, и я чуть не расплакалась, не знаю отчего.

Я только ответила: у каждого свое Счастье!

С письмами, как с вязанием, начнешь — и не можешь остановиться, но мне пора снова браться за спицы.

Крепко тебя целую

Глава 25

У нас установился ритуал: дважды в неделю после первой перемены Наполеон и еще два-три его товарища, которых он сумел вовлечь в свою последнюю военную кампанию, садились за парты у нас в классе. Каждый обзавелся тонкой школьной тетрадкой, подписанной его именем. Мы с Александром составляли их почетный караул, вызывая насмешки одноклассников, но нас это не волновало. Никто не мог отнять у нас нашу мечту.

Однажды Наполеон остановился перед Александром и внимательно оглядел его со странной шапки до разбитых кроссовок.

— Рядовой Равчиик, — шепнул я ему.

— Рядовой Рав… Хм… Рав — как вас там… Вы славно сражались. Назначаю вас генерал-адъютантом. Моему Коко понадобится помощник, когда его императора с ним уже не будет.

Нам обоим вполне хватило бы места за моим довольно просторным столом, если бы Наполеон не разваливался за ним, занимая его целиком и находя в этом несказанное удовольствие. Я охотно прощал ему помарки, которые появлялись у меня в тетради, когда он толкал меня локтем под руку. В конце концов, он просто был верен себе: его всегда было много.

Товарищи Наполеона тоже хотели взять реванш за какие-то неудачи в жизни, за что-то, что они не недополучили. У каждого была своя мадам Тайандек, с которой надлежало свести счеты. Один не умел делить числа, у другого не сложились отношения с ромбом, третий не осилил спряжение глаголов. Никто из них так и не понял, почему в нашем мире все идет наперекосяк, но на этот вопрос ни они сами, ни наш учитель, ни даже Виктор Гюго, который посматривал на нас из-под стекла в рамке, висевшей над классной доской, не сумели найти ответ.

Последние несколько недель враг ненадолго отступал, как будто не решался войти в школу.

— Сегодня он в отличной форме! — говорил Александр.

Я делал вид, что верю. Какое счастье иногда забыть о реальности! Наполеон сосредоточенно смотрел в учебник, водя пальцем по строчкам. Мы скользили по словам, будто по ледяной горке, на которой могли бы кататься вместе, если бы были в одном возрасте в одно и то же время.

В тот вечер сразу после уроков я попрощался с Александром и отправился навестить Наполеона в его крошечной комнатке. Дед был как-то особенно неразговорчив, сидел и подпиливал ногти (он сохранил эту боксерскую привычку).

Портрет Рокки в рамке под стеклом висел напротив нас.

— Дедушка, ты видишь Рокки? Вот он, здесь.

Он поднял глаза и посмотрел на фотографию. Лицо его осветилось улыбкой.