Барселона: история города

Более того, филлоксера подточила самые основы арендной системы. Система эта основывалась, как мы помним, на длительности жизни лозы. Со смертью лозы сходит на нет аренда. Если землевладелец не хочет возобновлять аренду, а многие не хотели, то крестьянам и их семьям остается лишь подаваться в город. Если крестьянин успевал что-то скопить, что удавалось немногим, он мог посадить новые лозы, привезенные из Калифорнии и Австралии. Но оказалось, что привозной виноград, хотя и урожайный, нуждается в более кропотливом уходе, чем прежний, и продолжительность жизни лозы у него вдвое меньше. Так что если даже аренду возобновляли, ни один рабассер не чувствовал себя так же уверенно, как до нашествия филлоксеры. Запахло массовыми разорениями. Это вызвало волну протестов. Арендаторы смыкали ряды и выступали против землевладельцев. В некоторых областях гражданская гвардия (наводящие страх вооруженные формирования, образованные грозным герцогом Аумада в 1844 году для подавления крестьянских беспорядков, а к 1880-м годам — силы, которые государство использовало против городских анархистов и забастовщиков) отнимала деньги и собирала налоги с бунтующих крестьян. Это сильно повредило картине всеобщей гармонии, которую пытались создать крупные кланы, владеющие виноградниками, вроде клана Гюэль, претендуя на роль «природной аристократию), наследников феодальных баронов. Это также привело к образованию Союза рабассеров, образованного в 1891 году издольщиками Пенедеса, Вальеса и Таррагоны. Этому союзу предстояло превратиться в самый крупный в Каталонии профсоюз аграриев, раздавленный Франко в 1939 году.

Цифры говорят сами за себя. В течение всего XIX века численность пролетариата неуклонно возрастала, но соотношение между численностью населения Каталонии и населения Барселоны оставалось неизменным. В 1787 году в Барселоне с ее 111 400 жителями проживала одна седьмая всех каталонцев; в 1834 году, когда население Каталонии перевалило за миллион, в Барселоне было 135 500 жителей, все еще меньше одной восьмой всех каталонцев; к 1887 году количество возросло до одной седьмой — 272 500 из 1 843 000 человек. Но затем процент каталонцев, живущих в Барселоне, резко подскочил. Через тринадцать лет, в 1900 году, более полумиллиона из 1 942 000 жителей Каталонии жили и работали в Барселоне — одна четвертая, и эта тенденция развивалась. Тем временем, после филлоксеры, 20 процентов населения плодородных равнин в окрестностях Таррагоны перекочевало в Барселону. Многие деревни северной Каталонии опустели, потому что обедневшие крестьяне подались в город. Некоторые жертвы филлоксеры и золотой лихорадки уехали за границу — на Кубу, в Мексику, в Аргентину или даже в Нью-Йорк, где уже и так было достаточно каталонцев для того например, чтобы издавать ежемесячную газету под названием «La Llumanera», публиковавшую новости из дома, патриотические стихи, смешные загадки, советы мигрантам: например, как освоить совершенно невозможный разговорный английский. Еще до краха 1882 года «Ла Лью-манера» отговаривала своих читателей от эмиграции, что не имело никакого смысла, коль скорое. чтобы прочесть эти статьи, нужно было оказаться в Нью-Йорке. «Не приезжайте в Соединенные Штаты! — призывали с первой страницы. — Советуем мы всем нашим соотечественникам, которые подумывают сюда приехать или отправить в эту страну сына, отца семейства, друга. Пусть они не делают этого, если не хотят навлечь на себя самые ужасные несчастья (lа репа negra)». Причины, продолжала газета, слишком долго излагать.

Даже на далеком Манхэттене «Ла Льюманера» не уставала описывать утраченную благодать casa pairal: семья вокруг очага, цыплята, клюющие кухонную дверь, трапеза жнецов, младенец, выпивающий свой первый глоток вина из porro. Неудивительно, что каталонцы тосковали по родине за морем. А вот что они умудрялись тосковать по ней, будучи дома, — поистине потрясающе. Еще один бум в 1870—1880-х годах — литература в стиле enyoranca. Казалось, ни один уважающий себя каталонский поэт не мог доехать поездом до Мадрида или отплыть на пятьдесят ярдов от барселонской гавани, чтобы его не охватила тоска по детству, ферме, родине. Всякий стихотворец обращался к этим святым понятиям. Отдал им дань в своих «Жалобах эмигранта» и лучший барселонский поэт того времени — Жасинт Вердагер.