Барселона: история города

В 1966 году каталанский официально все еще считался запрещенным языком — даже вывески на магазинах и названия улиц должны были быть на кастильском, а в памяти свежи были фалангистские антикаталонские лозунги вроде: «Perro Catalan, bаblа en cristiano» («каталонская собака, говори по-христиански») или еще грубее: «No ladres! Наblа la lengua del imperio!» («Не гавкай! Говори на языке империи!»). Большинство каталонцев, особенно в сельской местности и в провинциальных городах вокруг Барселоны, разумеется, говорили по-каталански. Но столь долгая и упорная кампания против языка не могла не возыметь действия, которое чувствуется даже сегодня. Через одиннадцать лет после смерти Франко перепись 1986 года показала, что 89 процентов жителей Каталонии в возрасте между сорока пятью и шестьюдесятью четырьмя годами (то есть те, кто повзрослел во время диктатуры, — 1,36 миллиона человек) понимают по-каталански, когда с ними говорят на этом языке, но лишь 59 процентов могут говорить сами, 55 процентов читают на нем и всего лишь 20 процентов пишут. В то же время из 1,39 миллионов каталонцев в возрасте от пятнадцати до двадцати девяти лет — тех, кто получил образование после смерти каудильо, — 95 процентов понимали разговорный язык, 73 процента говорили на нем, 75 процентов читали и 48 процентов писали. Язык обязан своим выживанием упорной устной традиции, но увеличение количества владеющих им после 1975 года объясняется также агрессивной образовательной программой, запущенной новыми демокритическими правительствами как провинции Каталония, так и города Барселоны. «Насаждение» и «прививка» каталонского (два слова, любимые новым поколением социологов) явились необходимой прелюдией к каталонскому autode-terminació[5] — что бы ни значило это слово.

Сильнейший спонтанный импульс к реставрации каталанского среди молодежи 1960-х годов дали популярная фольклорная музыка и ранний рок, который почти автоматически приобрел политическое звучание. Популярные певцы, которые писали и исполняли свои песни на каталанском, видели себя наследниками Карлоса Арибау-и-Фаррильса, поэта-романтика, чья «Ода к Родине», написанная по-каталански в 1833 году, стала символом и отправной точкой культурного сепаратистского движения «Renaixenga»[6] в Барселоне XIX века. В 1959 году увидел свет манифест движения «Новая песня» (Nova Сащо) — статья Луиса Серима о праве на исполнение популярных песен на языке своего народа. Быстро образовалось талантливое ядро «Новой песни», лучшей группой этого направления стала «Els Senze Jutges» («Шестнадцать судей»), обязанная своим странным названием паролю патриотически настроенных каталонских войск времен восстания против оккупационной армии в 1640 году («войны жнецов»): «Setze jutges d'un jutjat menjen fetge d'un penjat» («Шестнадцать судей трибунала едят печень повешенного»). Считалось, что ни одному «шепелявому кастильцу» не под силу преодолеть это скопление фрикативных звуков. «Новая песня» быстро стала популярной. Каналы государственного радио и телевидения не хотели выделять «Новой песне» время. В 1968 году вышел шумный скандал на испанском телевидении: певец Жоан Мануэль Серрат, избранный представлять Испанию на конкурсе «Евровидение», настаивал на том, что будет петь по-каталански, и был отстранен от участия в конкурсе в последнюю минуту. Но, несмотря на постоянные препоны, штрафы и запреты, пластинки широко продавались. Две песни стали символами антифранкистских настроений среди молодых: «L’Estaca» («Ставка») Луиса Льяка и «Di-guem No» («Скажем “нет”») Рамона Пелегро, взявшего псевдоним Раймон.

Повсеместное проникновение франкизма в 1960-х годах и, что греха таить, уступки режиму, на которые пошел осторожный каталонский средний класс, — он приспособился к новому правлению после гражданской войны так же скоро, как двести лет назад привык к наместникам короля Филиппа V Бурбона, — делали недовольство барселонской молодежи скорее символическим, нежели деятельным. Молодая Барселона, как едко писал Мануэль Васкес Монтальбан, привыкла считать себя печальной красавицей в плену у чудовища. Поражение студенческой революции во Франции не стало для нее сюрпризом, так как она давно уже превратила бессилие в стиль:

В конце 1960-х годов тонкий социальный слой молодых образованных барселонцев, которые отправились во Францию посмотреть на Майскую революцию, или в Перпиньян полюбоваться на задницу Марлона Брандо, или в Ле Було на марафон фильмов, запрещенных Франко, все-таки неизбежно обречены были вернуться назад, в стойло, где ждал злой людоед, — и желательно до полуночи, как Золушка с бала. Ясно, что этим людоедом была добавочная стоимость. Сложные взаимоотношения парочки Марат и Сад в Испании, в Каталонии, в Барселоне, превратились в живописный ménage а trias[7]: Марат, Сад и Франко.