Баржа Т-36. Пятьдесят дней смертельного дрейфа

Когда в палату вошли медсестры и санитар, четверо больных загибались от неконтролируемого хохота. Федорчук вцепился в дужку, чтобы не свалиться с кровати, подпрыгивала штанга, похожая на виселицу. Ржал в подушку Филипп. Серега хрюкал и хватался за сердце. У Ахмета физиономия покрывалась клоунскими пятнами. Испуганные медработники застыли на пороге. Нахмурилась надменная Теодора, у которой лучше всего, вернее сказать, хуже всего получалось вкатывать уколы в задницу. Стушевался медбрат, нерешительно улыбнулась миловидная Миранда, прячущая золотистые кудряшки под форменной шапочкой.

Когда она приблизилась к Ахмету, чтобы поправить сбившуюся простыню, тот внезапно замолчал. Зато остальные загоготали еще громче. Федорчук добился своего – свалился с койки. Филипп едва не задохнулся в подушке. Серега икал и сделался краснее перезрелого помидора.

– Смешинка в рот попала, – виновато объяснил Ахмет. – Кретины, что с них взять? Смех без причины – признак дурачины.

Миранда не поняла, но на всякий случай кивнула. Ахмет вздохнул поглубже, чтобы больше не смеяться… и начал ржать как породистый конь. Захохотал медбрат, хотя ему-то с чего? Отвернулась, вздрогнув, Теодора. Залилась мелодичным смехом Миранда. Когда в палату заглянул доктор Санчес, обеспокоенный шумом, все присутствующие лежали от хохота.

Разрумянившаяся Теодора вытирала слезы и повторяла как испорченная пластинка:

– О, май гад… О, май гад.

«Диетическое» питание оставалось в прошлом. На ужин больным подали филе индейки в грибном соусе. Но сперва каждому досталось по тарелке, в которой лежали два фрукта, желтый и зеленый. Оба были уже разрезаны. В каждом были крупные косточки.

– Фигней какой-то кормят. – Федорчук подозрительно обнюхал свою порцию. – Филипп, ты умный. Что на сей раз?

– Что-то желтое в тарелке – это манго, – объяснил всезнающий Филипп. – Что-то зеленое, похожее на грушу, но не груша – авокадо.

– Знакомое слово, – насторожился Ахмет.

– Да, упоминали уже. Бездна калорий, полезный растительный жир, витамин Е и много калия. Мощный антиоксидант… впрочем, забудьте про это слово. Рядовые тропические фрукты. Поскольку мы находимся в этих широтах, ничего экзотичного в них нет.

– Невкусно, – заключил Серега, откусив кусочек недозрелого авокадо. – Груша лучше. А этот, кстати, ничего. – Он чуть не захлебнулся соком, брызнувшим из манго, принялся жевать мясистый сладкий плод, не замечая, как сахарная жидкость течет по подбородку.

– Теперь бы селедочку с лучком зарезать! – мечтательно заметил Федорчук, расправившись с фруктами.

После ужина, когда медицинский персонал покинул палату – последней уходила Миранда, одарив сержанта искрометным взглядом, – солдаты потянулись к напольным весам. Федорчук за четыре дня поправился на пять килограмм, Филипп на три, Затулин на четыре, а Серега – сразу на восемь. Из чего был сделан вывод, что его проще убить, чем прокормить, и он просто прикидывается вечно недовольным.

Одновременно с интересом к жизни просыпалась тяга к табаку. Когда на барже закончился «Беломор», это не стало вселенской трагедией. Организмы слабели, желание курить заглушалось голодом, поэтому о папиросах солдаты не тосковали. Через час после ужина, когда куда-то смылся Берт, надзирающий за «пленниками», солдаты рискнули покинуть палату. Первым высунулся Ахмет, изучил витиевато изогнутый коридор, унизанный скругленными плафонами, подал знак. Бойцы на цыпочках покинули госпиталь и всплыли в очередном коридоре, в глубине которого курили свободные от вахты матросы.

Воцарилась немая сцена. «Местные» чувствовали себя неловко. Советским солдатам во «враждебном» окружении было крайне неуютно. Те и другие немного помялись. Рослый морпех, усыпанный веснушками, вынул из кармана пачку «Мальборо», предложил гостям и лучезарно заулыбался, когда к его диковинным сигаретам протянулись сразу пять конечностей. Федорчук решил не скромничать, работал двумя руками. Напряжение, сковавшее людей, сразу растаяло. Щелкали зажигалки, трещали спички, извлекаемые из не менее диковинных плоских коробков.

Заговорили все, на разных языках, с улыбками и смехом. Подходили другие, окунались в беседу, жадно вглядывались в лица русских солдат, выискивая в них восточную дикость и сибирскую грубость. В центре внимания оказался Филипп, знавший пару сотен английских слов. Смущенно знакомились: рядовой такой-то, ефрейтор сякой-то, матрос-рекрут, старшина третьей статьи. Сыпались имена, которые невозможно было запомнить: Ларри, Тедди, Кенни. Кто-то вытащил блокнот, попросил солдат расписаться.

– Зачем? – поразился Филипп.

– Так вы же герои, – объяснил веснушчатый Тедди. – Про вас такое рассказывают!.. Буду друзьям в Кентукки показывать. Скажу, что с русскими курил – умрут, не поверят.

– Драться, похоже, не будем, – с каким-то сложным лицом резюмировал Серега и потеребил вновь оживающий хохол.

Парни выводили каракули в блокнотах, на старых рождественских открытках, на голых запястьях. Они и впрямь начинали чувствовать себя какими-то знаменитостями.