Башня из грязи и веток

Эндрю помотал головой; сосредоточился на странице в телефоне, и вот тогда начали выплывать детали. Вот его любимая вилла в местечке Алгарви. Теперь, когда она была почти у него в руках, он вдруг осознал, насколько мала спальня – благодаря специально подобранному ракурсу, на фото она казалась больше, но на самом деле комната, судя по всему, была размером с его кухню.

Он набрал в поисковике «Лагоа», и тот выдал ему изображение той же прибрежной полосы, которая так воодушевила его полгода назад, когда он проходил мимо рекламного щита в окне одного из туристических агентств. Только теперь угол изображения был шире, а время суток иным. Не осталось ни золотистого сияния, ни бирюзы, а на смену им пришли коричневый и серый в рассеянном невыразительном свете.

По песку, наверное, были разбросаны пустые пивные банки.

Кончиком пальца он нарисовал кружок в запотевшем пятне на окне автобуса. Всё возвращается к исходной точке; он увезёт Марго от одного ряда мусорных баков к другому.

Дверь, сломанный лифт, лестница, дверь.

– Это ты, Эндрю? – донёсся из гостиной голос Маргарет.

– Я думал, ты уже ушла на работу, Марго.

Она вышла в прихожую.

– Как раз собираюсь уходить – с утра работала из дома. Я же тебе вчера говорила, ты разве не помнишь?

Не ней было коктейльное платье, волосы убраны в аккуратный шиньон, и она казалась на пять лет моложе своего возраста.

– У тебя в офисе перебои с электричеством, Эндрю?

– Тебе нравится наша квартира? – сказал он.

Она посмотрела на него.

– Милый, ты ведь понимаешь, что ведёшь себя странно, да? Я даже не помню – ты хоть когда-нибудь приходил домой в двенадцать? С тобой всё хорошо?

– Тебе нравится наша квартира?

– Да. Да, вообще-то нравится, раз уж тебя это так интересует. Она уютная.

– И тебя не волнует, что окна выходят на мусорку?

– Только половина окон. – Маргарет потянулась за обувью. – Другая половина смотрит на улицу.

– Да. На шумную улицу.

– Ты помнишь, как в прошлом году устроили уличный фестиваль, и мы сидели на подоконнике?

Он вспомнил. Осенний вечер, небо дышит холодом, белые уличные столики усыпаны светлячками фонарей.

А ещё он вспомнил, как Маргарет, чуть улыбаясь и слушая переливы джазовых аккордов, сказала: «Как же тут здорово, правда?»

Неужели ей здесь нравилось? Неужели Лагоа была лишь его мечтой, его собственной попыткой сбежать?

Она сказала:

– Ты ведь знаешь, что мы в любой день можем так посидеть? Необязательно ждать особого повода. Почему бы не сегодня? Посидим на подоконнике, попьём кофе. Поищем лица в облаках.

Горечь во рту, как от зелёного чая. Что он ей скажет? Что не заслуживает того, что она предлагает; что он пытался исправить их жизнь и, возможно, по ходу дела убил ребёнка?

– У меня болит голова, Марго. Извини. Я поэтому и вернулся домой. Не могу сосредоточиться, голова просто раскалывается.

– Вот как. – Она перестала обуваться и выпрямилась. – Снова мигрень?

– Не знаю. Наверное, нет. Просто обыкновенная адская головная боль, не беспокойся.

– Я посмотрю, есть ли у нас таблетки. – Она повернулась было в сторону кухни, но он поймал её за руку.

– Марго, всё хорошо. Правда. Я прилягу, а когда проснусь, буду как новенький.

Он положил руку на дверь, когда она её закрыла.

* * *

Потребовался почти целый день, чтобы поезд приполз из Канзас-Сити в Санта-Фе. Прилететь самолётом было бы проще, но Эндрю ненавидел летать. Он не сказал Маргарет правду; в её мире он полетел в командировку в Калифорнию.

Он делил купе с коренастым парнем в протёртых джинсах и футболке с надписью «Супер Райдер». У парня был взгляд грустного щенка, и он, похоже, балансировал где-то на грани между сном и явью; а ещё он храпел – точнее, Эндрю так думал, пока не услышал, как он издаёт тот же звук, глядя в окно. Может быть, у него были проблемы с носом. Или, может быть, это вовсе не храп, а горе, поделённое на спазмы, ищущее выхода.

В кармане Эндрю зашевелился телефон. Марго не должна была услышать шум поезда. Он мог подождать до следующей станции и там перезвонить, но кто знает, надолго ли они остановятся и насколько длинным будет разговор.

«Извини, я на совещании». В СМС-чате всплыл зелёный пузырь – ещё один шаг к той яме, которую он сам себе выкопал.

Мимо проносились лысеющие холмы, изредка – картонные коробки домов или облупившиеся телефонные столбы. В какой-то момент он провалился в тёплую дремоту, и ему приснилось, что его толстый сосед снял с себя футболку, а под ней в складках плоти оказались цепи – и вот перед ним на полке, скрестив ноги, уже сидит джинн, и Эндрю повторяет: «Меланома, меланома», – но на этот раз джинн молчаливо молит его перестать, тряся головой и не то храпя, не то плача.

Толстяк старался не смотреть на него, когда они вывалились в провонявший потом коридор поезда.

Санта-Фе ускользал от восприятия. Город существовал как будто за какой-то плёнкой, а деревья, коричневые дома, собаки и люди – все словно совершали какой-то отрепетированный танец, который был ему не знаком.

Но зелёная кирпичная больница была настоящей.

* * *