Башня из грязи и веток

Лампы тлели, отбрасывая стерильный свет на серо-коричневые стены и линолеум. Эндрю никто не остановил – сестринский пост был заброшен.

На втором этаже мимо него пробрели две женщины, старшая прикрывала рот салфеткой. Где-то впереди в контрапункте к баритону плакал ребёнок.

Деревянные полосы на двери № 27 были похожи на рисунок грудной клетки; рука Эндрю замерла в дюйме от потёртой ручки, крашенной под золото.

Снова голоса – теперь они звучали яснее, перекатывались в конце коридора:

– …знаешь, где Кристина? Она на станции «Скорой помощи»?

Вот и всё, больше времени для сомнений не оставалось. Эндрю коснулся дверной ручки, вдохнул и нажал на неё.

Дверь открылась в пустую комнату. Ни зубных щёток, ни тюбиков пасты на краю раковины; ни простыней на кровати, ни картин на салатовых стенах. Никакой домашней утвари. Белый прямоугольник единственного окна, который порождал больше теней, чем света. На сквозняке трепетали занавески, поглаживая радиатор – древность, в складках которой намертво запеклась пыль.

«Может быть, я неправильно запомнил номер, и это не та палата, ведь джинн сказал «синяя». Но в следующую секунду взгляд Эндрю упал на полотенце, висевшее у раковины. Он подошёл к нему и приподнял ткань пальцами, и тогда перед ним осталась лишь она – вышивка в виде динозавра, синего динозавра, пинающего футбольный мяч.

Он наклонился, и все нереализованные желания, всё лихорадочное предвкушение, весь стыд и сомнения, всё хорошее и плохое, круглое и острое, пресное и солёное, полилось из него сдавленными рыданиями. Синий динозавр улыбался ему, словно Эндрю сам был ребёнком, словно, просто взяв полотенце в руки, он стал следующим обитателем этой палаты.

Прошло пять минут, может быть, десять – он точно не знал. Спотыкаясь, он вернулся в коридор. У двери собралась стайка детей, все школьного возраста, шести, семи или восьми лет. Должно быть, шум выманил их из собственных крошечных жилищ. Мальчик, одетый в джинсовый комбинезон, прижимал к груди плюшевого мишку.

– Вы знаете, как звали последнюю пациентку из этой палаты? – Эндрю указал на дверь. – Ребята? Здесь ведь была девочка? Вы её знали?

Они молчали и смотрели на него.

– Почему вы на меня смотрите? Это не моя вина! Не моя чёртова вина! Я здесь ни при чём!

Он топнул на них ногой, но ни один из них не шелохнулся. Девочка с большими серыми глазами тихонько захныкала.

«Чёрт».

– Прости. – Эндрю помахал рукой. – Прости, маленькая, прости.

Он потянулся к ней, но она сделала шаг назад, неуверенный, шаткий.

– Прости.

– Бриджит, – сказал мальчик с плюшевым мишкой. – Это была её палата. Её мама приходила каждый день. Она как-то принесла нам торт-мороженое с обсыпкой.

Эндрю вытер глаза.

– Спасибо. Спасибо. Простите меня.

В вестибюле теперь была какая-то жизнь – за стойкой медицинской станции стояла медсестра, что-то писавшая в тощем журнале посещений.

– Прошу прощения? Мисс?

Она подняла голову. Её глаза расширились, и он подумал: «Должно быть, я выгляжу ужасно».

– Я понимаю, что это прозвучит странно, но мне нужно спросить. Я… Мне просто нужно узнать, понимаете? Необходимо узнать. Что случилось с Бриджит – с девочкой из двадцать седьмой палаты?

– Сэр, вы её родственник или…

– Нет… – Он помотал головой. – Мне просто нужно знать.

Справа от него на стойке стоял свежий букет жёлтых цветов.

– Сэр, вам нельзя здесь находиться, – сказала медсестра.

– Я знаю. Послушайте, я знаю, я понимаю. Но, пожалуйста, выслушайте, я не могу… Пожалуйста, я умоляю вас. Вы должны сказать мне, что с ней случилось. Три дня назад кое-что произошло со мной, и, возможно… Пожалуйста.

Медсестра прищурилась и как-то странно посмотрела на него, изучающе, словно пыталась вспомнить, кто он, но никак не могла понять, где его видела.

Он сказал:

– Эта девочка, она умерла от меланомы?

Она провела ручкой вдоль поля журнала.

– Бриджит. Да, она умерла от меланомы.

Эндрю выдохнул, и его ноги стали ватными; ему пришлось опереться о стойку.

– Когда?

– Два месяца назад.

Два месяца. Два месяца, то есть задолго до того, как он пришёл на тот склад. Значит, не его вина.

«Это не моя вина, – сказал он сам себе. – Не моя».

Маленькие лица, детский комбинезон, руки, сжимающие плюшевого мишку.

– Сколько здесь детей?

Она назвала число.

– Я вошёл сюда, и меня никто не остановил. Вам не хватает персонала. – Он посмотрел на лампы, на стены, на линолеум. – Больница принимает пожертвования?

Пока он выписывал чек, послышался звук, похожий на тот, который издавал не то храпящий, не то стонущий парень в поезде. Эндрю поднял взгляд на медсестру – её глаза были красными.

– Значит, чудеса и правда случаются, – пробормотала она. – А я не верила, что получится.

Он открыл и закрыл рот:

– Мисс?

– Ничего. Извините, я просто… Ничего.

Когда она взяла чек и увидела сумму, её глаза снова расширились.

– Ой. Ой, боже. Спасибо… Пожалуйста, подождите здесь. Я позову кого-нибудь – доктора или кого-нибудь из администрации. Кого-нибудь. Спасибо вам огромное. Я и не… Пожалуйста, подождите минутку.

Эндрю поймал её за руку.

– Вы ведь сказали «чудеса»? Вы были у него? Здесь, в Санта-Фе, тоже есть такой?