Башня из грязи и веток

Она сказала все эти прекрасные и ужасные вещи на одном дыхании, даже не изменив тона своего голоса.

– Зачем вы это делаете? – спросил я.

Она вопросительно указала на себя.

– Нет, я говорю о вас. О тех, с кем ты заодно, кем бы они ни были.

– Не все мы действуем и думаем одинаково, хотя тебе и может так казаться, – сказала она. – Некоторые из нас не приемлют насилия. Некоторые из нас не считают, что мы имеем право сровнять с землёй города и целые долины просто потому, что там живут люди с иными убеждениями. Оружие – Башня – должно быть уничтожено прежде, чем оно взлетит. И, скорее всего, город тоже погибнет вместе с ним.

– Но ведь ты погубишь тысячи жизней.

Её лицо снова дрогнуло.

– Некоторые спасутся. И если оружие взлетит, то погибнет гораздо больше людей, твоих и моих. Многие погибнут в других местах… мгновенно.

Стало ясно, что разговор окончен. Она направилась к двери. Там она помедлила и встала ко мне вполоборота:

– Я люблю тебя, Син-или. Вчера я дала тебе тройную дозу туоко, но скоро его эффект пройдёт. Когда это случится, пожалуйста, ради солнца, беги так быстро, как только можешь. И не оборачивайся. Это важно, Син-или. Не оборачивайся. Просто беги.

* * *

Я поступил так, как она сказала, вот только побежал я в другую сторону. Когда туоко наконец отпустил мои конечности, с улицы уже доносились голоса и шум, а с порывистым ветром в окно ворвался запах дыма. Я скатился с кровати и попытался подняться, поначалу безуспешно. После нескольких попыток мне удалось оторваться от пола, используя край кровати в качестве опоры. Как только я встал, двигаться стало легче.

На улицах царил беспорядок. Люди бежали на меня, прочь от Башни, и я всё спотыкался о мешки и сумки. В какой-то миг я услышал грохот, и из-за здания слева медленно поднялся воздушный корабль. С крыши на тротуар дождём посыпалась черепица.

Когда я наконец добрался до Башни, пламя пожара пылало повсюду. Если бы на моём месте оказался невежественный человек, он бы увидел странные человеческие силуэты, мечущиеся среди клубов дыма, сталкивающиеся друг с другом, неспособные объясниться. Но я всё понимал, и это делало картину, свидетелем которой я был, ещё более трагичной. Моё бесценное изобретение превратило каждого автоматона в Башне в безмозглую куклу. Нину, должно быть, изменила карточку, которую она у меня забрала, подправив тут и там несколько цифр или убрав их, превратив команды, которые автоматоны должны были передавать друг другу, в бессмыслицу. Не нужно быть наборщиком, чтобы испортить чужие числа; и теперь, когда никто больше не следил за огнём внутри Башни, он, по всей видимости, вырвался наружу.

Я бросился к числовой машине, но мои попытки были напрасны. Я с первого же взгляда понял, что Башня, а вместе с ней и Вавилон, были обречены. И всё же я продолжал лихорадочно набирать цифры, цепляясь за то, на что потратил последние шесть лет своей жизни.

Снаружи раздался шум приземляющегося воздушного корабля, и в то же время что-то треснуло в шатре у меня за спиной. Невидимая сила швырнула меня на числовую машину, опрокинув и её, и меня на пол. Уши заполнил низкий гул. Пытаясь избавиться от него, я затряс головой, поднялся на четвереньки и протянул руку к экрану; тот мигнул и равнодушно погас. Я помню, как колотил по машине кулаками, крича, чтобы она снова заработала.

Огромные руки оттащили меня от мёртвого экрана, вынесли из шатра, и я погрузился в беспамятство.

Когда я очнулся, то обнаружил, что сижу в кресле, которое определённо было чересчур велико для меня. Стены покрывали панели с непонятными значками, а на потолке в ряд висели излучавшие плоский свет маленькие шары. Из-за тумана в голове мне понадобилась минута, чтобы понять, что я нахожусь внутри тикалинского воздушного корабля. Рядом было окно, и я выглянул наружу – мы парили высоко над пустыней, описывая всё большие круги над городом и Башней, медленно пробираясь по небосводу.

Я продолжал смотреть, пока над Вавилоном не вспыхнуло второе солнце. После я уже ничего не видел.

* * *

Шум морских волн стихал вдали. «Почему я слышу море? – подумал я. – Ведь я видел его всего лишь раз в жизни, в детстве». Я попытался открыть глаза и понял, что они уже открыты – я ослеп. Удивительно, но я не чувствовал боли, лишь мои веки и кожа вокруг них онемели. Ощущение напомнило мне то, что вызывал туоко. Они что-то мне дали, может быть, из жалости или просто потому, что не желали видеть, как маленький мужчина рыдает, словно ребёнок.

Постепенно я начал слышать голоса:

– Почему он смотрел? Я же сказала ему не смотреть…

– У него было сотрясение, сестра, – с печальной интонацией ответил чей-то баритон. – Из носа идёт кровь, видишь? Этот дурак работал на числовой машине, когда рядом с ним взорвался энергогенератор. Повезло, что ему голову не оторвало.

– Солнце милосердное… Мы можем как-нибудь ему помочь?

– Ну мы всё равно летим к станции. Я попрошу моих врачей его осмотреть. Но, сестра, пожалуйста, пойми, я это делаю только потому, что он тебе, похоже, небезразличен. Ты что, плачешь?

– Я смогу его навещать?

Я сказал: