Башня над Камой

Олени Гале очень понравились. Они рассматривали девочку и тянули к ней круглые носы, словно хотели обнюхать её. Бабушка шевелила ковром, и солнце дрожало на нём, отчего олени шевелились, как живые.

Бабушка Матрёна свернула ковёр и пообещала:

— На стенку повешу. Нагляжусь тогда.

— Надоест ещё, — сказал отец.

— Этот? Никогда, — заверила бабушка Матрёна. — Я его во сне сто раз увижу, и не надоест.

Отец ушёл заводить машину.

— Ох, и везёт мне нынче, — говорила бабушка Матрёна и прислушивалась к голосу двигателя. — Думала: персидский ковёр не достану — достала. Думала: на катер не поспею — поспела. Вот такая я крестьянка — везучая. Так, видно, Галина, мне на роду написано?

— Конечно, — согласилась девочка.

— Едем никак? Больно мне домой-то попасть охота.

Галя призналась:

— А мне-то уж как охота!

— Ой, не говори.

Девочка смотрела на окна высоких домов, в которых загорались огни.

— Кто это днём с огнём сидит? — устало удивлялась она. — Глаза свои не жалеет? При свете свет жжёт?

— Ой, не говори, — вторила бабушка Матрёна. — Едем мы или нет?

Яркая, как при сотворении планеты, синева густела между домов Новгорода, в тихих долинах улиц, когда катер «Орион» с баржей «под ручку» пошёл вниз по Каме. Коричнево-бурая, глинистая вода вспухала буграми, завивалась бурунами, дышала в лицо и обещала долгожданную пристань.

Глава восьмая. Екатерина III

На исходе августа роса стала гуще и холоднее. Солнце вставало поздно из синих слоистых лесов за Камой, и вместе с ним проснулась Галя. Она лежала под одеялом, пока солнце в окне было сгустком тумана. Внутри его на ветру разгорались угольки. Галя думала, что Старый Дедушка, зажмурившись, чтобы искры не попали в глаза, надувает щёки до румянца, до блеска и дует на угольки — раздувает в них жар.

Тихо-тихо, чтобы не разбудить отца, которого не слышно было в соседней комнате, Галя накинула на плечи байковое одеяло и вышла на крыльцо. Солнце слабо искрило, и было неясно, хватит ли у него сил до полудня растопить росу, что, как инеем, побелила крыши и берега.

Хватит ли сил у солнышка?

Галя сбросила с себя одеяло и, пробивая след в седой траве, обжигая ноги о росу и колючие камушки, на едином дыхании добежала до Камы, подпрыгнула и с головой ушла в тяжёлую воду.

Кама сомкнулась над ней. Галя проплывала близко от галечного дна, дотрагивалась до него кончиками пальцев и слышала, как в ней толчками ходит сердце: тук!.. Тук!.. Тук!..

В этом месте Галя знала каждый донный камушек, и такое знание было радостью.

Время от времени она выныривала, выпучив глаза и отфыркиваясь, набирала воздуха полную грудь и опять уходила на дно, пока течение не уносило её к живунам — подводным родникам, что толкались в лицо и руки и были настолько холодны, что и закалённому человеку терпеть их холод невмоготу.

Зато здесь, у свежей воды, любили держаться рыбы, и, плавая туда-сюда, они принимали Галю за свою сестру — за большую рыбу — и не боялись её. Благо, у живунов была едва ли не самая глубокая на Каме зимовальная яма — котловина, что дала название деревне: Котловка. В яме с незапамятных времён держались рыбы, и тут им было привольно. Рыбы и живуны задевали Галю за бока, щекотали, и она, смеясь, выныривала и сквозь спутанные волосы, как сквозь водоросли, что-то кричала заспанному солнцу.

И опять уходила на дно. Она чувствовала себя родной рыбам, живунам, всей Каме и, вынырнув за воздухом, опять кричала солнцу что-то хорошее. Девочка всё собиралась, да не могла выйти на берег. Теперь она знала, что не простудится никогда, потому что купается каждое утро без пропусков, и, если отец разрешит, она будет купаться до ледостава. Только тогда она не побежит босиком к Каме, а пойдёт к ней в полушубке и валенках.

Купаться, да не перекупаться!

Галя вышла на берег, выжала волосы и бегом, на этот раз не чувствуя ни холода, ни колотья камушков, примчалась домой.

Одеяла на крыльце не было. В избе роились голоса.

Кто это?

Она осторожно прошла в прихожую и услышала голос женщины:

— Парик продала.

Девочка хотела отступить в сени, но отец увидел её и позвал:

— Галя, иди-ка сюда.

— Зачем?

— Гости у нас.

Отец взял её за руку и, упирающуюся, вывел на середину горницы.

— Вот познакомьтесь, Екатерина Васильевна, — сказал отец. — Дочь моя — Галя.

Галя исподлобья взглянула на гостью. Это была мать Игорька, молочница из Новгорода, что во дворе литейного цеха угощала её молоком. С тех пор как они не виделись, молочница выкрасила волосы, и теперь они золотой короной лежали у неё на голове. А в ушах висели те же самые бирюзовые серьги.

«Екатерина III, — мысленно окрестила её девочка. — Приехала к отцу свататься. Отнимать его у меня. А так всё было хорошо!»

— Знакомьтесь, — повторил отец. — Не стесняйтесь. Тут все свои.

И хотя они были уже знакомы, женщина подала Гале влажную руку и сказала:

— Большенькая ты стала!

— Тянется, — подтвердил отец. — Мне-то не так видно.

А вот Екатерина Васильевна посмотрела со стороны и сразу увидела. Со стороны, говорят, виднее.

Галя рывком повернулась и выбежала в сени.

— Ты куда, доченька? — успел крикнуть отец.