Башня над Камой

В сенях, глотая слёзы, Галя надела всё сухое и услышала певучий голос бабушки Матрёны:

— Здравствуй-ко, Галина! Гости у вас, никак?

— Гостья.

— Одна, без внучка?

— Без.

— Ты купаться, никак, бегала?

— Купаться.

— А я по логам ходила. Шпионов-то нынче сколько!

— Много? — незаметно вытирая слёзы и улыбаясь бабушкиному слову, спросила Галя.

— Одни шпионы, — говорила бабушка Матрёна уже в горнице, куда вслед за ней прошла и Галя. — Здравствуй-ко, Катерина! Давай-ко почеломкаемся.

Женщины — молодая и старая — троекратно расцеловались, и бабушка Матрёна спросила:

— Что внучка-то не привезла?

— В садике он.

— Дак привезла бы из садика-то! У нас в Котловке разве плохо? Воздух чистый. Его скоро в банках будут продавать. В очередь. Я по грибы ходила. До хороших-то не дошла, что ли? Одни шпионы.

Из корзины она высыпала на стол горку шампиньонов и прибавила:

— Не глянутся они мне. Ох, и не глянутся! Почистим их, что ли, Катерина?

Женщины занялись грибами. А отец затопил подтопок деревом погибшей яблони, отчего по всем комнатам запахло антоновскими яблоками.

— Грибной год был, когда война на исход пошла, — рассказывала бабушка Матрёна. — Грибнущий-разгрибнущий. Тут стрельба, там стрельба, а грибы растут. И всё больше белые и подберёзовики. Никакой примеси нет. Я работала санитаркой. Грибов набрала в обе руки и несу в госпиталь. Всё разбомблено, а церковь стоит целёхонька. Я зашла, встала: поют! А чего поют, не разберу. Ко мне баушки подошли и говорят:

«Чего вы шапку-то не сняли?»

Я говорю:

«Руки заняты: грибы раненым несу».

Баушки говорят:

«Это хорошо. Только в церкви всегда шапки снимают. И ты, солдат, сними».

А баушка помоложе и говорит:

«Она, девки, не солдат — она девушка. А девушкам можно шапки не снимать. Она же — защитник родины. Боец. Она же бесстрашная. Чего мы её теребим?»

Я говорю:

«Ну, баушки. Ну, и баушки!»

И пошла с богом. Молодая я была. Горячая. Да вот как ты, Катерина!

Бабушка Матрёна подпёрла щёку ладонью, прикрыла глаза и пропела:

Ой, какая я была —
Лёд колола и плыла.
Ой, какой залётка был —
Лёд колол и рядом плыл.

— Лихо, — похвалил отец. — У меня дочка тоже в холодной воде любит купаться.

Галя спросила тихонько:

— Бабушка Матрёна, правда вы лёд кололи и в проруби купались? Моржевались?

Старая женщина ответила:

— Так в частушке поётся.

Лицом показала на подоконник и сказала шёпотом:

— Весть какая-то будет.

По подоконнику, стуча костяными лапками, ходил толстый, с одышкой, голубь и на этот раз не ворковал басом, а зорко следил за котом Веденеем, который сразу проснулся на печи. Он потянулся, разминая кости, и только стал слезать с печи, как голубь улетел без заминки.

А кот Веденей ещё раз потянулся и длинно зевнул, говоря всем своим видом: «Чего это я нынче так рано встал? Ха-ха!»

— Никакой вести нынче не должно быть, — рассудил отец. — Воскресенье. Все, кому надо, приехали. Катер, как и человек, по воскресеньям должен отдыхать.

— Чего я сижу-то? — спохватилась Екатерина Васильевна. — Самое главное забыла.

Она вынесла чемодан с застёжкой-молнией, открыла его, и из чемодана дохнуло привозным запахом.

Всем гостья дала по подарку: отцу — бритвенный прибор и алую бархотку; бабушке Матрёне — носовой платок, вышитый татарским узором, да такой большой, что бабушка примерила его на плечи, пошевелила ими и сказала:

— Я тоже с пустом не езжу.

Гале гостья протянула огромную, как книга, шоколадку в коричневой обёртке, и на лице у девочки появилось то непередаваемое выражение, какое люди в любом возрасте вольно или невольно придают себе, когда вспоминают себя маленькими.

— Ну вот, — сказал отец. — Всем сестрам по серьгам. Спасибо!

А Екатерина Васильевна выкладывала на стол банки с консервами, с вареньем домашнего производства, самодельные пироги и ватрушки, на что бабушка Матрёна отозвалась с одобрением:

— Я тоже без гостинцев не езжу. Катерина, ты уж вся исхлопоталась. Садись-ка грибы отведай моего приносу. Вкусные какие грибочки! Да со сметаной.

После грибов, разливая чай по маминым чашкам с розами, Екатерина Васильевна спросила Галю:

— Ты как любишь: покрепче или послабее?

Галя с издёвкой взялась за сердце и ответила:

— Послабей, послабей.

И увидела, что её издёвка тревогой отозвалась в глазах женщины.

— А я люблю покрепче да погорячей, — улыбалась бабушка Матрёна, прихлёбывая чай из блюдечка. Блюдечко она держала по-старинному, «по-купечески» — на всех пяти растопыренных пальцах и дула на него, округлив губы, отчего чай в блюдечке подёргивался рябью.

После чая Галя хотела незаметно оставить гостей, да Екатерина Васильевна окликнула её:

— Галина…

Девочка остановилась.

— Ты меня извини, Галина, — сказала женщина. — Ты большая, а я тебе, как маленькой, шоколадку… Вот.

Она вынула серьги из ушей и виноватым, умоляющим движением вложила их в руки девочке. А глаза её говорили: «Не отказывайся. Пожалуйста!»

Галя не успела опомниться, как отец и бабушка Матрёна заговорили наперегонки:

— Ты не сейчас их наденешь.

— После десятилетки!

— На выпускной вечер.

— Тем более у тебя день рождения в августе!