Басни Эзопа

Волк негаданно повстречал в дороге осла. И хотя уже явно осел был в его власти и почти что у него в зубах, волку показалось мало такой своей добычи и такого чужого несчастья: он захотел подкрепить дело словом. «Не бойся, — сказал он, издеваясь над несчастным, — я не настолько несправедлив, чтобы обидеть тебя, не выслушав сначала всю историю твоей жизни. Давай по очереди расскажем друг другу про все дурные дела, какие совершили мы в жизни. Если мои будут хуже твоих — ты свободен от всех моих подозрений и можешь в полной безопасности бежать к себе на пастбище. Если же окажется, что в своих преступлениях ты зашел дальше меня, — тогда сам суди, не заслуживаешь ли ты за это от меня наказания». Так сказал волк и начал перечислять свои злодеяния: сколько коз и овец он растерзал, сколько козлов и баранов унес, сколько быков задушил и, наконец, сколько пастухов покусал, а то и загрыз насмерть. Обо всем этом и о многом этому подобном рассказывал он со смирением и мягкостью, словно эти преступления вовсе и не были, по его мнению, преступлениями; а когда кончил, то велел ослу рассказывать о своих. А осел, как ни старался, все не мог припомнить за собой ничего недозволенного; и вот, в недоумении, рассказывает он, наконец, словно о преступлении, вот о каком случае. «Однажды, — говорит он, — взвалил на меня хозяин свою поклажу — а были это овощи, — и шел я себе, шел, как вдруг стала меня щекотать муха. Я не вытерпел, запрокинул голову, чтобы сдунуть ее с ноздрей, и тут один листик от овощей отвис и попал мне на зуб, а я его разжевал и проглотил. Но тотчас я за это и поплатился: хозяин был рядом, при нем была палка, и он так отколотил меня по спине, что я тут же все и выблевал». Не успел бедняга кончить свою исповедь, как волк ловит его на слове, словно когда-то ягненка: «Что за несправедливость! Что за чудовищное преступление! Как только тебя земля носит, нечестивец! Что за наглость, что за мерзость, что за срам! Твой несчастный хозяин над этими овощами мучился, сеял, поливал, полол, собирал, столько из-за них трудов перенес, столько на них надежд полагал, и вдруг весь его прибыток погибает — из-за кого? из-за тебя, неблагодарный! Ты сам говоришь, как сильно избил он тебя — разве из этого не видно, как глубоко ты ранил его в самое сердце тем, что сожрал его овощи? Но нет, как видно, для святой Правды мало таких побоев за такой поступок, и она просто отложила окончательное твое наказание: я тебя не искал, но ты сам попался мне в лапы, чего же более?» И с этими словами волк набрасывается на несчастного осла и, растерзав его, пирует над добычей. Ему и до всякой исповеди только этого и хотелось, но он разыгрывал справедливость, чтобы сделать вид, будто сожрал он жертву по праву. Поступил он так же, как поступают люди несправедливые, когда грабят чужое и прикрываются благовидными предлогами: лживые их доводы заставляют и кривду казаться правдой.

428. Лисица и крестьянин.

Однажды в винограднике крестьянина
Коварная лисица нору вырыла
И ночью грызла гроздья виноградные,
А днем, таясь, сидела у себя в норе,
Зарывшись в землю и от страха скорчившись.
Но вот старик поймал ее ловушкою,
Стал бить ее, душить ее, терзать ее.
«Ах, вовсе я гроздей твоих не трогала,
Наоборот, — кричит ему несчастная, —
Я от других зверей оберегала их».
Но все напрасно: был старик безжалостен,
И бил, пока не вышиб из лисицы дух.

429. Черная ласка.

(Никифор Григора, «История», VII, 1)

Жил-был один человек, по ремеслу кожевник, и была у него белая ласка; в доме было много мышей, и она ловила каждый день по одной. Однажды ненароком упала она прямо в лохань, где у кожевника была черная краска для кож, и едва-едва оттуда выбралась, черная с головы до ног. А мыши решили, что, переменив так удивительно обличье, она и мышей не захочет больше трогать; и вот они без страха разбежались по полу, вынюхивая направо и налево, чего бы поесть. Тут ласка при зрелище такой добычи хоть и не могла при всем желании справиться со всеми сразу, но двоих ухватила и растерзала; а все остальные пустились бежать со всех ног и только дивились, что с виду она переменилась, а нравом стала еще свирепей.

430. Птицелов и воробей.

(Иоанн Кантакузин, «История», III, 59)