Басурманин. Дикая степь

Фёдор попятился и, споткнувшись, кубарем скатился в погреб. В свете догорающего факела, он с опаской поглядел в дальний угол. Приблизившись, трясущимися непослушными руками разгреб приваленный к стене стог соломы, обнажив короб поменьше того, в коем спрятана была княжеская казна. Сняв с пояса связку ключей, отыскал тот, что выделялся среди других своей диковинностью, отпер короб, и, перекрестясь, влез внутрь, попутно загребая на себя соломенный стог. Спустившись по приставленной внутри лестнице в земляной мешок, заскулил от страха, лишь только ноги коснулись дна. Сюда, под толстый слой земляного вала, не проникали звуки. Понять, что делается наверху, в тереме, было невозможно. Кромешная тьма окутала толмача ледяным покровом, сковала руки и ноги, словно цепями.

– Храните меня духи земли! Уберегите окаянного от напастей! Защитите грешника от кары божьей! Смилуйтесь, пощадите… Храните меня… Защитите… – крестясь, шептал толмач, оседая вниз.

Неожиданного его плеча коснулась чья–то костлявая рука.

– Боги мои, помилуйте меня, грешника! Защитите духи от напастей! Уберегите от лиха и погибели! – с новой силой в голос запричитал толмач.

Молитва придала Фёдору смелости, и он решился ощупать земляной мешок. Как сказывал почивший прошлой весной боярин Нагиба Крут Гудилович, самолично распоряжавшийся насчет постройки княжеского терема, его тайников и схронов, внизу должно быть широкое отверстие, а за ним лаз, ведущий через земляной вал ко рву.

Медленно ощупывая стылую, окаменевшую землю, толмач наткнулся на что–то ветвистое. С трудом поборов страх и ощупав нечто, шумно выдохнул – то были коренья дерева, растущего за конюшней. Других дерев поблизости не было, а это, видать, проросло вглубь вала. Именно эти корневища и показались толмачу костлявой дланью смерти. Неожиданно рука Фёдора провалилась в пустоту. Нащупав края лаза и убедившись, что он достаточно велик, толмач вновь вознес мольбы к духам земли и полез внутрь.

Чем дальше он продвигался к выходу, тем более рыхлой и влажной становилась земля. В какой–то миг она и вовсе стала вязкой и мягкой, задвигалась, заходила под пальцами. Онемев от ужаса, Фёдор осознал, что падает. Спасительный путь, казалось, затягивал его, засыпая сырой землей. И когда несчастный уже решил, что погибель его настигла и не выбраться ему живым из сырой могилы, ставший вязким, лаз вывалил его в полный воды ров, изрыгнув напоследок добрую порцию земляной жижи. Небо над головой сверкнуло и прогрохотало. Даром, что на дворе была весна, отчего–то по–осеннему ледяные струи небесной воды мощным потоком устремились вниз, наполняя ров, поливая землю, вступая в неравную битву с огнем.

– А, басурманское отродье, нечисть окаянная! – грозя одной рукой в сторону крепостной стены, крестился другой Фёдор. – Отведайте–ка гнева Перунова! Не оставил громовержец князя нашего батюшку! Явился–таки на выручку детям своим! Не бросил ни старый, ни новый Боженька! Заступнички!

Глава 7

По каменистому берегу реки, кутаясь от набежавшего невесть откуда холодного ветра в шушпак¹⁷, с опаской взирая на расползающиеся по небу чёрные тучи, брела старуха. Оглядываясь и хоронясь, она останавливаясь, вздыхала и, опираясь на клюку, шла дальше, по только ей одной ведомой тропке. Шла, пока не заприметила впереди черный валун на берегу. А увидав, вздохнула с облегчением – вот и конец пути ее трудного, долгого. Избушка Зоремира там, в чаще. Притаилась за высокими деревьями, за раскидистыми кустами. С берега ее не видать. Коли не знаешь, где избушка та спрятана, то и не сыщешь. Да и тому кто ведает, куда идти надобно – тропка не покажется. Отведет глаза старик любому, кто не званным в гости придет.

Остановилась старуха. Огляделась по сторонам, не идет ли кто следом. И убедившись, что одна, стала подниматься по узкой, заросшей травою, тропке.

Полянка, на которой жил старик–ведун встретила ее угрюмо. Мрачно поскрипывали ветви старой ели. Сизым столбом подымался к небу дым, цепляясь за ветви, растворяясь в листве. Оглядевшись еще разок, старуха открыла дверь и исчезла в пахнущей травами темноте.

– Пришла? Заждался я тебя, Агафья, – помешивая в горшке ароматное варево, не здороваясь, пробурчал седой старец в длинном балахоне, схваченном по поясу грубой веревкой. – Наварил я снадобья да мази целебные. Хворых у тебя, почитай, в скорости полон лес будет.

– Здрав буде, мил человек! – Агафья поклонилась, присела у стола и сняла верхний платок. – Что это ты ветру нагнал? Того гляди прольется небо на землю реками. И страстями с порога пугаешь. Случилось чего? Али беду какую накликиваешь?

– Тёмные людишки в округе завелись. Шастают по лесам, по болотам. Воды спокойные мутят, птиц да зверье пугают.

Старец налил в чарку дымящегося варева и поставил перед Агафьей.

– Подишь–ты! И откель тебе, Зоремир–свет–батюшка, всё ведомо? Вот сколько годков знаемси, а всё никак не свыкнусь с речами твоими чудными. Людишки, сказываешь? Кто такие будут? Разбойнички, поди?

– Нечисть басурманская в лесах наших завелась.

– Чур тебя, чур! Неужто правду сказываешь?